Медленные челюсти демократии - Максим Кантор Страница 12

В такой народной войне понятия «капиталист», «демократ», «республиканец» и прочие, имевшие определенный смысл в войне гражданской, — уже теряют всякий смысл. Чехарда определений, перекочевавших в мировую демократическую войну из войны гражданской, внесла изрядную путаницу. Однако постепенно с определениями разобрались — сегодня они никого уже с толку не собьют. Нанося сегодня карательные удары по промышленным объектам Ирака, Ливии, Югославии, Сомали, Грозного, — те, кто отдают приказы, оперируют аргументами, введенными в пользование во время возникновения демократической войны.

Логика хладнокровного истребления мирного населения была сформулирована именно тогда. О зверствах нацистов говорено предостаточно, сегодня имеет смысл сказать о том, что такова логика народной войны в принципе. Ничего более чудовищного, чем рациональное убийство нацистами еврейских детей — не существует. Ежедневное убийство детей, стариков и женщин, убийство, которое выполняли как тяжелую работу взрослые, неглупые люди — этого нельзя ни забыть, ни простить.

Но это ведь было не сумасшествие, но последовательная акция — это была стратегия. А всякая стратегия поддается пониманию.

Возьмем сравнительно простой пример — бомбардировку англичанами Гамбурга. Бомбардировки мирного населения — это очень и очень похоже на лагерь смерти, однако они находят полное оправдание. Да, погибали рабочие, а не солдаты, но — будем называть вещи своими именами — эти рабочие производили то, что могло обернуться во вред войскам противника. Да, союзники бомбили не только левый берег Эльбы, но и правый, тот берег, где промышленных объектов не было. (Для справки: из общего количества 955 044 тонны бомб, сброшенных англичанами на Германию, только 143 585 тонн было сброшено на промышленные объекты, а на города — рекордная цифра — 430 747 тонн.) Да, убили сотни тысяч жителей, люди сгорели заживо, город обратился в пепел, как некогда Помпея. Однако — и так рассуждают компетентные историки — будем последовательны: так называемое мирное население Гамбурга работало на верфях, производящих подлодки. Отчего солдат, обслуживающий полевое орудие, может считаться мишенью на войне, а рабочий, обслуживающий верфь, где собирают лодку, которая выйдет в море и станет оружием, — не считается оправданной мишенью для стрельбы? И если жена данного рабочего обеспечивает мужа супом и котлетами, — то можно ли считать ее вовсе не повинной в боевых действиях армии, чье оружие производит рабочий? Почему (воспроизвожу рассуждение профессионала) можно обвинять пилотов, сбрасывающих бомбы, но с рабочих, которые производят оружие нападения — обвинение снято? Уж если пилоты виноваты, то и рабочие виноваты, а следовательно, бомбардировка Гамбурга — оправданное и нормальное решение военного вопроса.

Эта логика ведет рассуждение далеко. Как можно снять вину с женщин, которые потенциально могут произвести на свет мужчин, способных стать врагами нападающей стороны? И как можно миловать младенцев, которые со временем имеют шансы превратиться в солдат? И разве можно оставить в живых стариков, которые могут помнить такое, что станет основанием для формирования оппозиционного сознания?

В пределе рассуждения — это логика геноцида. Стирая границу между мирным населением и войной (а в Гамбурге эта граница была стерта буквально, вместе с людьми), не замечая того, оправдывают Холокост. Как можно щадить приказчика, если убиваешь банкира — ведь из приказчика вырастет банкир? Как можно щадить народ, если убиваешь его солдат — ведь из мирного населения рекрутируются новые солдаты? Как можно щадить ребенка, если убиваешь его отца? Как можно оставить в живых некоторых евреев, если убиваешь других? Все равно народятся новые евреи — и они снова станут банкирами. В сущности, нацистские палачи не испытывали ненависти к еврейским младенцам — они просто разумно понимали, что младенцы вырастут и тоже будут евреями, не исключено, что станут ростовщиками, такими же, как и те, что губят германскую экономику. Если пилот бомбардировщика в той же мере является солдатом, что и жена портового рабочего, то и еврейский младенец в той же мере агрессивен, как Рокфеллер, требующий репараций. Эта логика, примененная единожды, делает в дальнейшем любое обвинение в жестокости — бессмысленным. Однако именно эту логику применяли — что же удивительного в том, что победители в войне за гуманизм оказались не особенно гуманными?

Бомбардировки Нагасаки, Хиросимы, Кельна, Франкфурта, Гамбурга были оправданы, хотя по степени бесчеловечности они ничем не отличаются от практики лагерей смерти. Эти злодейства были совершены как акт возмездия или просто как хладнокровное убийство — в любом случае, их совершили уравновешенные люди, которых история в безумии не заподозрила. Общество, решившее бросить атомную бомбу на мирный город, никто безумным не считает. Так выглядит демократическая война — только и всего.

Рассуждая об убийствах, приходится смотреть на цифры — в конце концов, не этим ли заняты либеральные политики, когда сопоставляют дебет жертв освободителей с кредитом жизней освобождаемых? Демократическая война, увы, делает такую арифметику неизбежной, ведь мы говорим, что в результате убийства некоторых многим будет лучше. И цифры, сообщенные нам официальной идеологией, почти всегда фальшивы: злодеяния тоталитарных держав подаются в превосходной степени сравнительно с ущербом, учиненным демократическими врачами.

Думаю, будет справедливо числить среди лагерей смерти — наряду с Майданеком, Бухенвальдом, Колымой — также и Хиросиму с Нагасаки. Немецкая демократия устроила лагеря смерти одного типа, русская демократия — лагеря смерти другого типа, а Хиросима и Нагасаки — американские лагеря смерти. В этом заключении нет ничего поразительного — оно просто точное.

Демократическая война есть достижение двадцатого века, явление, обеспечившее рекордное количество жертв. Ни феодальная война, ни империалистическая война, ни колониальная — такой богатой жатвой похвастать не могут. Собственно говоря, война демократическая вернула человечество к племенной войне, к тотальному истреблению враждебного племени. Новая бесчеловечность отличается от племенной тем, что в основе ее лежит обдуманный принцип равенства, принцип свободы и права — примененный избирательно, то есть по отношению к одному обществу. Нацисты, убивавшие евреев, исповедовали определенные принципы, оперировали словами «право» и «благо», но применяли их к своему народу — не к чужому. То была тотальная война демократического общества против народа, объявленного неспособным усвоить принципы демократии.

Граница между армией и мирным населением стерлась в войнах двадцатого века не случайно, и не злой волей немецких нацистов. Отсутствие различия между гражданскими и военными свидетельствует об одном: о принципе демократии, примененном в бою. Такая бесчеловечная война, какая велась в двадцатом веке, стала возможна меж демократическими странами — и как следствие применения демократических принципов. Народ был объявлен хозяином своей судьбы, и народ убедили, как должно своей судьбой распорядиться: отдать жизнь. Смерти повинен каждый, на том же основании, на каком он наделен правом голоса; использовав человека однажды для прихода к власти, логично продолжать его использовать.

На войне, не отличающей прачку от летчика, люди гибнут за свое равенство в правах: прачка ведь уравнена в правах с летчиком? Миллионы гибли не за Черчилля, Рузвельта, Сталина, Гитлера, не за колонии, рынки сбыта, прибавочный продукт, алмазные шахты, — но за свободу народа в целом. А в чем эта свобода выражается — никто и ответить бы не смог. Вероятно в том, чтобы отдать жизнь за колонии и рынки сбыта. Когда американская демократия истребляет иракское население, и количество жертв стократно превышает количество жертв свергнутой тирании — в этом нет противоречия. Режим Ирака был уничтожен как диктаторский — а диктатору не под силу убить столько людей, сколько убивает демократия. Нелогично сравнивать количество жертв демократии с количеством жертв тирании — да, демократия убивает больше народу, но неправы тираны, тирания есть препятствие прогрессу.