Шахта - Михаил Балбачан Страница 12

По мере очистки лавы, навальщики перемещали конвейер. Мужики попарно хватались за каждый рештак и дружно, на счет «три», подтягивали грохочущую машину чуть ближе к забою. Прошел час, и лаву очистили, а вся линия конвейера была передвинута на новую дорожку и оболочена.

Тут как раз бирюковцы приволокли откуда-то новый привод, счастливо избежав встречи с бывшими его владельцами. Через пятнадцать минут конвейер на Промежуточном заработал как часы, а вслед за ним – бесконечная откатка и все остальное. Бункер на перегрузке, забитый к тому времени почти что под завязку, щедро начал отдавать свой запас. Пилипенковцы обурили уже шпуры, а ползавший за ними сивый, поминутно вздыхавший взрывник заканчивал их зарядку и затыкал вовремя подоспевшими пыжами. Еще через полчаса был отпален новый уголь, и четырнадцать мужиков, восемь пилипенковцев да шестеро бирюковцев, как единое многорукое, многоногое существо, взялись валить его на конвейер.

Жирная черная змея, конвульсивно дергаясь, поползла по лаве, переползла в штрек, достигла приемного пункта, дробясь, посыпалась в вагонетки, уходившие одна за другой вверх на разминовку, где воодушевленные сцепщики ловко отделяли их от каната, и тут же цепляли к очередному электровозу. Похоже было, что змея эта двигалась сама по себе, а суетившиеся вокруг люди пытались лишь не отстать, не помешать ее движению.

Буряк колобком катался по выработкам от диспетчерской до лавы, ко всему придираясь, всюду суя свой нос, все проверяя. Его торопливая матерщинка доносилась из кабинки электровоза, веселила сцепщиков, эхом отдаваясь среди пустых вагонеток и тут же проклевывалась в забое, приводя в чувство замешкавшихся было навальщиков. Все у него шло как по маслу, и вдруг эта виртуозно налаженная система рухнула.

Груженную с верхом вагонетку повело на уклоне, она соскочила с рельсов, подпрыгнула, развернулась и стала поперек пути, походя сковырнув одну из рам. Куски породы, и так еле державшиеся на этой раме, вывалились на путь, образовав небольшой завал. Лебедка, душераздирающе визжа, забуксовала, и Анюта торопливо рванула на себя рубильник. Работа остановилась.

Порожняк тут же забил всю разминовку. Еле протиснувшись между вагонетками, Буряк сунулся на уклон, увидел там кучу породы и обломки рамы, все понял и птицей полетел в лаву за Бирюковым и его людьми. Всемером они лихорадочно принялись разгребать завал, и вскоре, как по волшебству, натворившая беды вагонетка оказалась на своем месте, что-то заскрипело, канат дрогнул и пополз, волоча ряд таких же точно заржавленных дур. Ремонтная операция была смертельно опасна, но в тот раз им повезло, никто не пострадал. Движение черной змеи возобновилось, но темп был потерян, прошло уже полсмены, а выдано было всего лишь сорок тонн. Оставалось еще сто десять!

Буряк сморщился и потер лоб под кепкой, размазывая кашицу из пота и угольной пыли. Через минуту решение было найдено. Он вновь позвонил десятнику транспортного участка и заверещал:

– Никишка, выручай, браток, мать твою, еще два состава порожняка мне подай. Загонишь их, …, пока в тупик и сразу, значит, еще два ... на разминовку!

Никишка имел кое-какие личные причины не идти Буряку навстречу, но отказать ему все же не посмел. Сцепка электровозов поволокла на Восточный участок вереницу порожних вагонеток. Главное сражение предстояло в лаве. Буряк всех бросил на навалку и сам взял лопату в руки. Бирюков притащил откуда-то длинную полосу железа, и вся его бригада принялась сгребать ею уголь на рештаки. Переполненный конвейер еще щедрее, чем обычно, рассыпа́л его по сторонам. Сцепщики и откатчики выбивались из сил, и вся транспортная система натужно ворочалась, с огромным трудом переваривая необычайно мощный поток. Постепенно всех участников действа захватила эта невозможная по своей чрезмерности работа. Пилипенковцы, кажется, вообще не чувствовали усталости и только наращивали и наращивали темп. Мерно сгибались и разгибались их голые спины, монотонно шаркали лезвия лопат.

Наступил тот момент, когда все решалось. Не умолкая ни на минуту, Буряк вертелся бесом, то бросая лопату, то вновь хватаясь грузить. Казалось, в одно и то же время он скакал вокруг флегматичного Бирюкова, вертелся юлой на разминовке или высовывался из-под рештака, где, рискуя головой, разглядывал застучавший подшипник. На его черной роже различались одни лишь белки выпученных глаз. Вся его одежда промокла насквозь, капли пота падали с кончика носа, коротко взблескивая в болтавшемся свете фонаря.

– Эх, мать твою, субчики-голубчики! Наддай, братцы! – неслось отовсюду сквозь грохот конвейеров и откатки.

И братцы наддавали и наддавали, щедро питая ненасытную черную змею.

Ровно за час до окончания смены Романовский позвонил на участок.

– Ну, как дела, сколько тонн выдали? – сглотнув, спросил он делано ироническим тоном.

– Сто сорок, – беззаботно ответил Буряк, – ништяк, нормально все будет, товарищ начальник.

Романовский не нашелся что сказать и повесил трубку. Нарядчица принесла ему чаю. Когда он размешивал сахар в крутом кипятке, пальцы его дрожали и железная ложечка мелко стучала о тонкие стенки стакана.

В результате Буряк отгрузил сто шестьдесят тонн – сто десять процентов нормы.

Его рабочие, сдав лампы и жетоны, вывалились гуртом на чистый, отдающий полынью воздух. Щурясь на послеполуденное солнышко, они вяло стягивали ставшие вдруг такими тяжелыми робы и неторопливо брели к дверям душевой. Кто-то блаженно прикуривал уже вторую цигарку – первые были разом засмолены еще в клети. Кто-то отвесил заковыристый комплимент толстомясой учетчице. Кто-то заржал.

Неподалеку за стеклом полускрытого бурьяном окошка белело спокойное, задумчивое лицо Зощенко. Глаза его, увеличенные выпуклыми линзами пенсне, прикованы были к едва заметно качавшимся побегам молодой лебеды. А перо в руке как бы само собой выводило: 110 % – в соответствующей графе, в конце страницы наполовину уже заполненной амбарной книги, заранее аккуратно расчерченной от начала до конца.

Прошло лето, лебеда пожелтела, а потом пожухла и почернела. Под окном намело грязноватый сугроб, который потом опал, ушел в землю, чтобы уступить место новой, молодой и жизнерадостной зеленой поросли.