Тонкая нить - Наталья Арбузова Страница 12
Тонкая нить - Наталья Арбузова читать онлайн бесплатно
Было дело, Федора Николаича, немецкий язык которого был без акцента, а манеры безупречны, запустили агитировать пленного Паулюса обратиться к немецким солдатам. Федор Николаич вежливо держал ноги перед Паулюсом в военной стойке, делал круглые глаза и говорил: «Этот ефрейтор, присвоивший себе Железный крест…» Носить Железный крест, не проливши кровь в сраженье, было святотатственно, согласно понятиям потомственного военного, и каменное лицо Паулюса невольно кривилось брезгливой гримасой.
Федор Николаич изображал передо мной, как генерал сдается в плен. Он сидит в подвале, пока не стихнет стрельба. Потом посылает адъютанта объяснить занявшим населенный пункт, что здесь генерал и брать его надо бережно. За живого генерала орден будет выше, чем нежели за мертвого.
В дни встречи на Эльбе Федор Николаич был зван на советско-американский банкет. Он шел с намереньем поставить эксперимент для выявленья степени демократизма американской армии. Подошел к нижнему офицерскому чину, похлопал по плечу, сказал: «Выпьем, парень». Выпили. Потом к следующему по старшинству – выпили. Поднимая планку по одному деленью на стакан, дошел до генерала. Поплевал в сторонке на руку, хлопнул по плечу – выпьем, парень. Ничего, выпили. Довести до конца столь блестяще спланированный эксперимент Федору Николаичу помогла его способность выпить столько стаканов виски с содовой, сколько требовала шкала чинов тестируемой армии.
Федор Николаич рассказывал, как искал нужные здания в только что взятых немецких городах по одной только логике градостроительства, никого не спрашивая. Я так искала все необходимое в закавказских и среднеазиатских городах, где женщины ничего не знают, кроме ближайшей булочной.
После войны Федора Николаича задержали в Германии до 49-го года. Едучи домой, он привез четырехстворчатый немецкий шкаф как некий символ бюргерства. Сей уморительный шкаф у него нигде не встал и хранился на даче в разобранном состоянье, пока не попал к нам в пустую ко оперативную квартиру, о которой речь пойдет впереди. Дети мои на нем лежали пятки к пяткам, прилепив к двум краям огарки свечей и читая книги.
Сын репрессированных родителей, внук известного литературного критика серебряного века, поэт до мозга костей, романтичный и рыцарственный, обожаемый школьный учитель – таков был Айхенвальд. Не человек, а белый лебедь. Естественно, попал в тюрьму и ссылку, потом в психушку как один из первых политических узников ее. О своей единственной и никогда не посрамленной жене Вавке он говорит:
Мы оба за отцов не отвечали,
А встретились, когда нас отмечали.
То есть это они оба были под надзором полиции, мой неосведомленный читатель.
Айхенвальд был вечно окружен людьми. Они жили у него годами где-нибудь за шкафом. То общий друг Асаркан, то просто Тамарка Марголина по прозванью Маргоша, сжегшая за собой все мосты, потерявшая занятую лютыми соседями комнату в коммуналке и пришедшая к нему навеки поселиться в качестве хаузтохтер. Ученики его так допекли на дому, что Айхенвальд ворчал —
Потому что в инженерню инженер идет свою,
В офицерню офицер, и всё в порядке.
А поэт… Я не поэт. Я пишу, а не пою,
Проверяю свои школьные тетрадки.
При всем при том он был довольно недоступен и подружился со мной отнюдь не с первого захода. Потом мы много лет бывали вместе в Эстонии, где образовалась целая айхенвальдовская колония. Давай остановимся и помолчим немножко, благородный читатель, потому что всех троих, с кем я тебя сейчас познакомила – Змея, Федора Николаича и Айхенвальда – уже нет в живых. Не говори с тоской – их нет, но с благодарностию: были.
От Айхенвальда мне осталась его книга о Сумбатове-Южине, подаренная с любовной надписью, и много стихов в памяти. Когда неизменная Маргоша сказала мне по телефону о его смерти, луч солнца пробился через облако и ударил в глаза. Это Айхенвальд, по праву идучи в тонкие миры, обернулся и бросил на меня прощальный взгляд.
Когда я с детьми в детсадовском возрасте ездила по Москве, через пару минут нам встречался памятник Ленину или же его портрет. Дети начинали кричать, захлебываясь: «Ой, дедушка Ленин!». Я одергивала их на весь троллейбус: «Цыц!». Они – в слезы. Но никто не вмешивался. Знай, мой читатель, что существовала специальная инструкция для работников детских садов. Пункт первый: дети должны узнавать Ленина на портрете и в скульптуре.
Я, не ленивая до чтения, в 18 лет прочла полное собранье сочинений дедушки Ленина от доски до доски. Незамутненными молодыми глазами увидела мелочную полемику самоутверждающегося человека параноидального склада ума с себе подобными. Разумное содержанье в ней практически отсутствует. Но Ульянов умеет в пустом споре оставить последнее слово за собой, всегда очень неблагородными приемами. Это видно простым глазом, и нужна отчаянная обработка с младенческих лет, чтобы юное существо не высказало этого по соображениям пиетета сразу же по прочтенье.
Однажды я утащила для детей с международной книжной выставки альбом «Россия в фотографиях» с весьма занятными свидетельствами расстановки фигур Троцкого и Ленина. При выходе альбом был у меня под курткой, но меня остановили наши в штатском и велели отдать.
Один раз, когда я переходила дорогу в неуказанном месте, меня поймал милиционер, осуществил привод в милицию и запер с двумя пьяными бабами, кои два часа кряду дрались над моей головой. Зато позднее, когда детям было уже пятнадцать, мы втроем на ВДНХ (выставка достижений народного хозяйства, мой читатель) ползли на животе по снегу промеж двух заборов, прорываясь на американскую фотовыставку. Милиционер прихватил нас, но мы втроем храбро дрались и вырвались.
Как ты уже слыхал от меня, мой благосклонный читатель, я стала бродяжкой, или по началу только лягушкой-путешественницей. Я придумала много плутовских способов потворствования новой своей страсти. Прежде всего, научные и околонаучные конференции, или удовлетворение своего любопытства за счет государства. По окончанье университета, пока меня еще помнили в лицо, я выписывала себе командировку и приезжала, скажем, в Тифлис на конференцию по теории вероятностей без приглашенья, равно как и без доклада. Все сходило с рук. В Тифлисе нам устроили праздник с накрытыми столами прямо на винограднике. Нас возили вверх по Арагве в замок князей Эристави. Арагва катилась узким потоком посреди широкого каменистого ложа. В горном селенье бродили худые темные свиньи. Позднее я, мой читатель, дорабатывала эту шулерскую стратегию по мере ужесточенья правил участия в конференциях.
Чем дальше в лес, тем больше дров. Пошла бродяжничать нагло и неприкрыто. Как только дети с детсадом на дачу, я в бега. Сижу над Белым морем, похожая на «Ждущую» Рериха. На Кижах нахожу деревню Ямку о двух дворах. Меня приютили, брали на рыбалку. Рука у меня дергалась при поклевке сама, и окунь сам шлепался в лодку. Змеи шустро плавали в воде, уходили из-под ног через два шага на третий. Старики говорили, что босиком нельзя, садиться нельзя, а наипаче ложиться. Змея «клюнет» в шею, близко головы, и на моторке до больницы не успеют довезти. Нельзя выбрасывать рыбу вблизи жилья, нельзя без сапог спускаться в погреб. Если змея встанет и клюнет выше сапога, скидавать рубаху, рвать и перетягивать ногу выше ранки, чтоб яд дальше не шел. А там кликать людей, ковылять к ним. Чем дальше от головы клюнет, тем дольше продержишься. От деревни Ямки ходила я по гривке, поросшей Иван-чаем, озеро и по праву и по леву руку, глядеть издали белыми ночами на высокие церкви.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments