Тысяча дней в Тоскане. Приключение с горчинкой - Марлена де Блази Страница 12

Следующий пункт моего персонального расписания требовал составления рабочего плана. Как бы нам ни хотелось запереть дверь конюшни перед всеми обязанностями, от которых страдал Фернандо в своем банке, мне приходилось поддерживать какую-то дисциплину. Теперь, когда он наслаждался положением свежеиспеченного пенсионера, пришел мой черед трудиться. Первая моя книга, написанная в Венеции, была смесью мемуаров и рецептов с эпизодами путешествий по северной Италии. Ее уже пустили в печать, к концу осени она должна была выйти, и я пока ничем не могла ей помочь. Но тем временем я заключила контракт на вторую книгу — в том же формате, но посвященную восьми южным областям Италии. Восемнадцать месяцев, отпущенные на сбор материала и написание, казались вечностью, но я знала, какие шутки играет время. Пора было взяться за составление плана поездок. Перспектива меня радовала, но пока что я больше склонна была запихнуть все это под нашу желтую кровать и просто пожить жизнью Тосканы. Однако не могла. Мне не хотелось изменять нашему восстанию против системы, но на мне еще висели несколько мелких обязательств перед клиентами из Штатов: информационные бюллетени для группы калифорнийских ресторанов, разработка меню и рецептов для других и, напоследок, идеи и развитие недавно начатого проекта в Лос-Анджелесе. Если совсем честно, я была от всего этого в восторге и радовалась заработкам, которые помогут нам не залезать слишком глубоко в наши тощие карманы.

Я взялась устраивать в нашей конюшне, напротив камина, нечто вроде рабочего кабинета. И Барлоццо, словно борзая, взявшая след зайца, уже протиснул свои старые кости в дверь.

— Ti serve ип тапо? Нужна помощь? — интересуется он, глядя на пук компьютерных проводов у меня в руках. Князь уже понял, что я не слишком лажу с двадцать первым веком. — Я думал, ты будешь записывать свои рецепты и истории гусиным пером на пергаменте.

— Компьютер у меня работает пишущей машинкой. И только. Все более сложные функции я оставляю Фернандо. А вы где так навострились в этих делах? — удивилась я.

— Не знаю, навострился ли, но уж точно знаю больше тебя, — съехидничал он. — Кроме того, все инструкции на итальянском, а читать я умею. Ты занимайся своим делом — украшай. Наверняка в доме еще осталось место для каких-нибудь оборок или салфеточек.

И зачем он так упорно цепляется за этот образ вредины? Я покачиваю головой и прячу смешок. Непременно ему надо скрывать доброту за татарским лицом и голосом. Я достала из сундука шторы. Тяжелая желтая парча, если верить торговцу, у которого я ее купила на ярмарке в Ареццо, когда-то висела в театре или в часовне. Я подвешиваю их на чугунный стержень с деревянными наконечниками в форме ананасов, поперек двери в конюшню. Ткань расправляется. Три полосы по шесть футов шириной, длина вдвое больше, излишек длины стекает масляными лужами на каменный пол. Я подбираю одну полосу к краю двери, закрепив длинным куском красного бархатного шнура, и завязываю его превосходным савойским узлом. Толстая ткань отгораживает солнце, но впитывает его цвет, и маленькая комната озаряется тусклым золотым сиянием. Князь молчал все это время и теперь молчит, сидя на корточках, и только его улыбка говорит, что он оценил эту красоту.

Строительство продолжалось, и весь день к поднимающейся печи подходили деревенские жители. Они переговаривались, присвистывали, кое-кто восклицал: «Formidabile! Здорово!» Другие рвали на себе волосы и вопили: «Madonnina! Спаси, Мадонна!», уверяя, что мы взорвем всю долину в первый же раз, как запалим эту штуковину. Фернандо заканчивал постройку, и теперь его одолевали не только добровольцы, но и официальные лица. Из соседних деревень приезжали вечерами на машинах, оставляли их у обочины и приближались к печи как к святилищу. Наше циничное чувство юмора подсказало окрестить ее Santa Giovanna, Святой Жанной.

Каждому визитеру хотелось поведать нам о печи своего детства, о том, что тетушка жарила по воскресеньям, какие незабываемые хлеба пекла мама. Наша печь — помесь крестильни с пчелиным ульем — так огромна, что мне, чтобы поставить в нее что-нибудь, придется вставать на деревянный ящик, который Барлоццо укрепил шиферными пластинами, устроив для меня пьедестал.

Барлоццо, верный своим неолитическим обычаям, все инструменты мастерил вручную. Он неторопливо отполировал песком полутораметровую рукоять, прикрепил к ней металлический лист, сплющенный камнем. Это наша пекарская лопата. Веник для золы он сделал из пучка веток оливы, скрепленных травяным жгутом. С помощью жуткого инструмента, возможно бурава какого-нибудь неандертальца, он равномерно продырявил еще два металлических листа и, разделив их обрезками дубовой рукояти, соорудил решетку для остужения хлебов.

Мы с Фернандо спорили, с какого хлеба начать выпечку.

— Что-нибудь из кукурузной или гречишной муки? Или лепешки с розмарином?

Фернандо требовал сушеных маслин, жареных грецких орехов и никакой гречихи.

Князь, пробивавший дырки в металле, только теперь поднял голову. Он понимает, что это пустые разговоры. Он не сомневается, что первые хлеба — и, если мы не глупее, чем он думает, все следующие — будут чисто тосканскими хлебами с толстой хрустящей корочкой и вязкой дрожжевой серединой. Мы возьмем свежую biga — щепотку дрожжей, горсть муки, немного воды, смешаем все и оставим бродить и набирать силу, — чтобы добавить к той закваске, которую привезли из Венеции. Это будет гибрид культур — тосканский хлеб, замешенный на воспоминаниях о Венеции.

В воскресенье печь была закончена, и мы сговорились назначить первую выпечку на субботнее утро, в последнюю субботу июля. После хлеба обжарим coscia di maiale al chianti, свинину, маринованную в кьянти. Возможно, две порции, если кто-то захочет к нам присоединиться. Мы оставили в баре приглашение, предупредив всех, что намечается торжественный ужин и что все могут принести с утра свое тесто и печь хлеб вместе с нашим.

— Senz’altro, ci vediamo, ci sentiamo prima. Непременно увидимся, обязательно поговорим, — говорили нам многие.

Выйдя в сад до восхода, мы заложили дрова в растопку как советовал Барлоццо, только более тщательно. Получился натюрморт из дубовых ветвей и обрезков лозы, поверх которых для аромата положили большую связку сухого дикого фенхеля. На счастье. Фернандо поднес к фенхелю спичку, другую — к растопке, и пламя с ревом взметнулось вверх, а густой клуб дыма выметнулся из топки, так что мы потеряли друг друга из вида. Мы сбежали от места катастрофы и выждали, пока душный дым рассеялся и потянулся вверх по стенам дымохода и над трубой закачался густой черный султан. Мы захлебнулись кашлем и торжествующими воплями. Долина уцелела, а мы будем печь хлеб!

Мы поставили перед печью два кованых стула и стали ждать — повитухи в ожидании родов. За дверью зеленел луг — чуть зеленел, как молотый шалфей с сельдереем на сыре маскарпоне. Деревья олив серебристыми вспышками передавали известия шумным птичьим стайкам, а жнивье дальних полей стало жестким и хрустким, как застывшая карамель. Я жила сейчас, как мне всегда мечталось. Я мечтала о том, что уже получила. Я сказала об этом Фернандо, и он отозвался: