Плач по красной суке - Инга Петкевич Страница 12

— Что же тебе так в нем понравилось? — спрашивали мы.

— Он был хозяин… миллионер… — задумчиво отвечала она.

— Он делал тебе подарки?

— Нет, я видела его всего один раз на банкете…

— Ну и что, он был красивый, веселый, нарядный?

— Нет, он был старый и спал…

— То есть как? Спал на банкете?

— Да, произнес тост и заснул. Даже похрапывал. А в самом конце проснулся, произнес прощальный тост и ушел.

— А почему его никто не разбудил?

— Не посмели. Он был очень важный, перед ним все ходили на цыпочках и даже говорили шепотом.

— А сколько ему было лет?

— Семьдесят.

— И ты в него влюбилась?

— До полусмерти…

Бабы в недоумении разглядывали это диковинное создание. И только Ирма, внезапно оторвавшись от вязания, подняла свои глаза, похожие на студеные северные озера, и, глядя прямо на Анжелику, тихо заявила, что ее место в гареме.

Красавица внимательно на нее посмотрела, задумчиво потупилась, и такое несовременное, нездешнее у нее было лицо, что мне вдруг открылась ее подлинная суть и природа.

Да, она уродилась восточной женщиной. Ее восточная изнеженность, застенчивость, потаенность — все было создано для другой жизни, для гарема, где она проводила бы жизнь в томной неге, лени и беспечности, вдали от нескромных взглядов, пороков, страстей… Ей, как всякой драгоценной вещи, нужен был достойный властелин и хозяин. Ее нужно было украсть, полонить, запереть, спрятать. Нужны были жесткая сила и власть, чтобы сломить ее отчаянное биологическое сопротивление. Конечно, она бы вначале порыпалась, потрепыхалась в тоске и отчаянии, но потом бы неизбежно смирилась и была бы вполне счастлива в неволе.

От природы Анжелике была чужда свобода, свобода ее пугала. Тут, на свободе, ее подстерегали всякие ужасы и опасности, перед которыми она была беспомощна и беззащитна. Без клыков и когтей она не могла бороться и побеждать и поэтому не могла сама добывать себе пищу. Ей нужен был властелин и хозяин, который кормил бы ее из рук изысканными яствами, прятал от чужих похотливых взглядов. Я думаю, она и сама понимала всю меру собственной беспомощности перед мировой вселенской похотью, поэтому так пряталась и влюбилась в старика японца, увидев в нем достойного себя хозяина.

В нашей реальности Анжелике не было места, наша дикая угорелая свобода ужасала ее и калечила. Из прекрасной нимфы она постепенно превращалась в патологическую вырожденку, чудачку, калеку.

С тех пор Анжелика повадилась заходить к нам после рабочего дня и сидеть тихо в сторонке, присматриваясь и прислушиваясь к нашим разговорам. В ее пытливом взгляде сквозил какой-то немой вопрос, который она не решалась нам задать.

Постепенно мы привыкли к ее тихому присутствию и по-настоящему полюбили ее. Вот только странно, что одним своим появлением она почему-то провоцировала пьянку. Положим, и без нее мы никогда не отказывались от выпивонов. В тот юбилейный год пьянка приобрела какой-то вселенский, космический масштаб. На трезвенника косились подозрительно: поди знай, чем он там занимается в свободное от пьянки время, — может, что-то думает или соображает… Думать было не принято…

Анжелика почти никогда не отказывалась выпить вместе с нами, а порой даже сама приносила нам коньяк, бренди, джин, виски и другие незнакомые нам напитки, от которых мы особенно быстро балдели и тогда опять приставали к нашей красотке, срывали ее защитную маскировку. Если в помещении не было мужиков, она позволяла себя частично раздевать и разглядывать. Я думаю, ни один стриптиз не доставлял зрителям такого удовольствия. Мы балдели от ее красоты и радовались, как дети.

Человеческая красота для нашего неподготовленного восприятия была более наглядным образцом прекрасного, чем любое произведение искусства. Мы заранее ненавидели ту грубую скотину, которой суждено осквернить и разрушить это чудо природы. И тут, я думаю, мы изрядно поработали, чтобы отвратить нашу нимфу от представителей сильного пола и усугубить ее врожденную ненависть к этим парнокопытным. Но ей нужны были поддержка, участие и хоть такие поклонники и ценители ее природных дарований, как мы.

Помню, тогда выпал первый снег. Куда мы собрались ехать с Анжеликой, начисто забыла. Может быть, она хотела меня куда-то подвезти. Мы вышли из проходной и пересекли улицу по направлению к ее «жигулям». Все вокруг было белым, и даже наша невзрачная улочка вся осветилась и преобразилась. Было неожиданно пусто, и какая-то особая вкрадчивая тишина, казалось, опустилась на землю вместе со снегом.

Анжелика подошла к машине, открыла дверцу и уже занесла ногу, чтобы сесть за руль, но вдруг передумала. Она огляделась по сторонам, будто впервые тут находилась, глубоко, полной грудью вдохнула свежий воздух.

— Господи, как я ненавижу эти машины! — неожиданно воскликнула она и сорвала с лица свои громадные очки.

Я даже отшатнулась, так поразило меня это лицо, будто освещенное лунным сиянием. Холодным, голубоватым светом, как звезды, мерцали прекрасные глаза. Ошеломленная, я подумала, что в жизни Анжелики, кажется, что-то произошло; и еще, что теперь всю жизнь, как только выпадет первый снег, я буду вспоминать этот голубой взгляд; а главное — что пора бросать эту работу… Мысли, разом возникшие в моей голове, сквозняком прошли через сознание, оставив там полный вакуум. Будто меня не стало.

Мне привиделись вдруг высокие снежные горы, белизна которых слепила глаза. Над нами кружил орел, внизу, в долине, была жизнь. Мы остановились над пропастью, чтобы перевести дыхание, переглянулись и поняли друг друга. Мы знали, что перевал нам не одолеть.

— Машины нас погубят, — произнесла я, — спасение в нищете…

— Да, да, — готовно закивала она. — Я ненавижу все вокруг, особенно мужиков!..

Мы стояли над пропастью… Орел парил над нами. И я была не в силах отвести глаза от этого безнадежно прелестного лица. Неуместная, возмутительная красота этого лица внушала страх. Невольно мерещились какие-то трагедии и жуткие преступления.

— Надень очки, — попросила я, — ты обожжешь глаза.

— Нет, ты даже не представляешь, как я их всех ненавижу! — гневно воскликнула она. — Это ужасно, это просто ужасно!

От высоты у меня заложило уши, и голос ее доходил до меня будто издалека.

— Надень очки и не обращай внимания. Смотри вперед и не оглядывайся. Если их не замечать, то они отстанут. Главное — не останавливаться, главное — идти вперед своей дорогой…

— Своей дорогой? — капризно огрызнулась она. — Неужели мы идем своей дорогой? Нет, не моя это дорога, я не хочу по ней идти! Не хочу, не хочу! — Она отрицательно замотала головой и затопала ногами.

— Осторожно, — взмолилась я, — ты можешь оступиться. Не надо психовать. Ну сама подумай, что тебе могут сделать эти посторонние люди, ты ведь на своей высоте, ты недосягаема для них.