Яблоко по имени Марина - Николай Семченко Страница 12

— Ну, и почему она не честная? — не унимался я.

— Да профурсетка она, вот что! — выпалила Зойка. — Вертит перед мужиками хвостом направо-налево. Все видят, один ты ничего не замечаешь.

— И ничего она не вертит, — обиделся я за Марину. — Мало ли кто что треплет! На всякий роток не накинешь платок.

— Угу, — ехидно скривилась Зойка. — Ты бы хоть подумал, отчего лейтенантик перестал к ней ходить…

То, что дядя Володя стал приходить к нам реже, я как-то даже и не заметил. Причем он больше общался с отцом, чем с Мариной. Порой она вообще не выходила из своей комнаты, пока лейтенант оставался у нас.

В народном театре в то время репетировали какую-то новую пьесу к какому-то очередному то ли юбилею, то ли съезду компартии, в общем — к важной дате. Отцу спектакль не нравился, да и дяде Володе — тоже.

Они садились на кухне, ставили на стол бутылку вина и мрачно молчали, пока не выпивали первый бокал, после чего у них обычно шел такой разговор:

— Это не искусство!

— Точно: агитка!

— Режиссер считает, что театр должен выполнять социальный заказ. Приспособленец долбаный!

— Противно все это.

— Когда же перемены начнутся?

— Цой об этом только спел, так под запрет попал.

— Тяжело.

— И не говори. Давай еще по стопарику выпьем!

Они набулькивали еще, и, стукнувшись бокалами, молча опрокидывали их в рот. Так обычно пьют водку. Может, они даже представляли, что на столе стоит злодейка с наклейкой. Мама выступала против того, чтобы отец употреблял водку. Она считала, что от белой головки люди спиваются, а вот вино — другое дело: бутылочка на двоих — самое то, и беседу поддержит, и пьяным не станешь, и даже удовольствие получишь, если вино настоящее. Но в сельповском магазине кроме портвейна, «Агдама» и «Солнцедара» почти ничего и не продавали, да и их попробуй еще купи! В те времена, согласно каким-то указам правительства, винно-водочную продукцию разрешалось отпускать после пяти часов вечера. Если, конечно, было что «отпускать»: со спиртным в стране была напряженка, и за ним выстраивались длиннющие очереди.

Однако в военной части, где служил дядя Володя, имелся свой магазинчик, куда посторонних не пускали. Судя по тому, что папин друг частенько угощал нас шоколадными конфетами «Счастливое детство», «А ну-ка отними!», ореховыми тянучками и даже порой приносил маме какие-то заграничные баночки с приправами и соусами, а также настоящую сухую колбасу, покрытую легким серебристым налетом соли, снабжали тогда армию неплохо. Вот только вина в тот магазинчик привозили тоже никуда не годные. Чаще всего дядя Володя приносил длинную бутылку темного стекла. На ее тусклой этикетке красовались розовощекие яблоки, гроздья винограда, кисточки черной смородины. — Над ярким натюрмортом шла витиеватая надпись: «Плодово-ягодное вино».

— Плодово-выгодное, — хмурилась мама. — Гонят всякую отраву из гнилых фруктов, спаивают население…

— Ну-ну, — урезонивал ее отец. — Что за антисоветчина? Наше государство — самое лучшее в мире: все для человека, все на благо человека. Из самых лучших плодов делается самое лучшее вино.

— К тому же дешево и сердито, — добавлял дядя Володя. — И нигде в мире такого продукта больше не встретишь. У нас не дефицит, а у них, подлых империалистов, — дефицит! Да им такое вино с непривычки поперек горла встанет, его еще надо научиться пить.

— То-то, гляжу, вы мастера: пьете и даже не морщитесь, — ворчала мама. — Не скучно вам вдвоем-то? Может, Володя, Марину позвать? А то она день-деньской сидит у себя в комнате, книжку читает…

— Пусть читает, — мрачнел Володя. — Умнее станет.

Мама замолкала и отходила от них, а папа с дядей Володей снова принимались говорить о театре, пьесах, вредном режиссере. Сценарий их встречи, в общем-то, не менялся. И я даже угадывал, какие слова они скажут друг другу через минуту-другую. Он напоминал спектакль: одна и та же сцена, действующие лица, реплики…

Но однажды уже хорошо отрепетированный спектакль испортила Марина. Она, нарядная и благоухающая, вышла из своей комнаты и медленно проплыла мимо кухни, где сидели мужчины. Не поворачивая головы, Марина произнесла в пространство:

— Добрый день!

Она даже на секунду не замедлила движения — как шла, так и продолжала идти, легкомысленно помахивая белой сумочкой. Каблучки ее туфелек задорно цокали по половицам.

— Здравствуйте, — ответил дядя Володя.

Его приветствие прозвучало уже ей вслед. Но Марина даже не обернулась. Она лишь усмехнулась как-то странно: глаза улыбнулась, а уголки губ чуть-чуть приподнялись.

— Спешишь? — спросил дядя Володя и встал из-за стола.

— Поспешишь — людей насмешишь, — неопределенно бросила Марина, не оборачиваясь.

Тогда дядя Володя решительно вышел в коридор и попросил ее остановиться, мол, разговор есть. На его просьбу квартирантка ответила, что прекрасно знает, о чем пойдет речь, и у нее нет никакого желания объясняться: все и так ясно, к чему лишние слова.

Но он не отставал от нее ни на шаг и продолжал говорить. Она отвечала односложно: «да», «нет», «не знаю», даже не поворачиваясь к дяде Володе лицом — как ступала с высоко поднятой головой, так и продолжала идти, не глядя под ноги.

Они вышли во двор. Мне тут же приспичило набрать в горсть зерна, чтобы покормить Бармалея и кур.

— Цып-цып-цып! — позвал я куриц, а сам во все глаза глядел на Володю и Марину. Мне очень хотелось, чтобы они помирились. И чтобы снова позвали меня разводить костер.

— Послушай, я хочу сказать тебе что-то очень важное, — Володя почему-то вдруг заговорил хриплым голосом. — Постой минутку. Выслушай.

Марина повернулась к нему, уперла руку в бок и равнодушно произнесла:

— Слушаю.

— Мне без тебя трудно, — выдохнул Володя. — Я даже не представлял, что может быть так тяжело.

Марина молчала со скучающим видом.

— Я места себе не нахожу, — продолжал он. — Пойми: мне без тебя не жить. Разве ты не понимаешь?

Марина вздохнула и посмотрела на него так, будто видела перед собой полного дебила: в ее глазах была жалость, смешанная с презрением.

— Может, и понимаю, — наконец произнесла она. — А вот ты точно не понимаешь ничего. У нас все прошло.

— Неправда! — почти закричал дядя Володя. — Не верю!

Она пожала плечами и легко покачала головой: мол, твои проблемы.

— Я никого так не любил, как тебя, — дядя Володя достал коробку «Герцеговины Флор» и, ломая спички, закурил.

— Давно хотела тебе сказать: не переношу запах твоих папирос, — вымолвила Марина. — Грубый запах. Потом волосы им долго пахнут…

— А ему не нравится, да? — зло прищурился дядя Володя. — Он тебя, наверное, спрашивает, не встречалась ли ты со мной? Ревнует, да?