Тараумара - Антонен Арто Страница 12

«Поднимайся, человек, поднимайся», — вопил он при каждом повороте, все более и более бесполезном.

Меня разбудили и, шатающегося, для окончательного выздоровления подвели к кресту, где колдуны заставляли рапу вибрировать прямо на голове пациента.

Затем я принял участие в ритуале воды, ударах по черепу — взаимное излечение такого рода практикуется здесь — и в преобильных омовениях.

Они произносили надо мной странные слова, обрызгивая меня водой, потом стали нервно обрызгивать друг друга, т. к. смесь маисовой водки и Пейотля начала действовать.

И этими последними жестами танец Пейотля закончился.

Суть танца Пейотля заключается в рапе — деревяшке, вымоченной нужное время и впитавшей тайные соли земли. Именно в этой длинной и изогнутой палочке содержится целительное действие ритуала, такое сложное, такое недоступное, что его надо преследовать, словно дичь в лесу.

В возвышенной части мексиканской Сьерры, говорят, есть уголок, где эти рапы водятся в изобилии. Они дремлют, поджидая, когда их обнаружит Предопределенный Человек и заставит их выйти в день.

Когда колдун тараумара умирает, ему гораздо труднее расстаться со своей рапой, чем со своим телом; а его потомки и все его близкие уносят рапу и хоронят ее в священном уголке леса.

Индеец тараумара, ощутивший в себе призвание к тому, чтобы научиться обращаться с рапой и исцелять, в течение трех лет на время Пасхи уходит в лес и проводит там одну неделю.

Говорят, что именно там Невидимый Хозяин Пейотля беседует с ним вместе со своими девятью помощниками, и что он передает ему секрет. И индеец выходит оттуда с рапой, уже надлежащим образом вымоченной.

Срезанная в лесу на теплых землях, серая, как железная руда, она по всей длине покрыта зарубками, а на обоих ее концах нанесены знаки — четыре треугольника с одной точкой для Мужского Начала и с двумя точками — для Женского Начала обожествленной Природы.

На рапе столько зарубок, сколько лет было колдуну, когда он получил право манипулировать ею и стал мастером, который может применять против злых духов заклинания, разделяющие Элементы на четыре части.

Но именно в эту область таинственной традиции мне и не удалось проникнуть. Похоже, колдуны Пейотля и впрямь чем-то овладевают за те три года, что они ходят в лес.

Тут есть тайна, которую колдуны тараумара ревниво хранят до сих пор. О том, что они еще приобрели, что они, можно сказать, открыли для себя, ни один индеец тараумара, не входящий в аристократию племени, похоже, не имеет ни малейшего понятия. А что касается самих колдунов, то они в этом отношении абсолютно немы.

Что же это за особое слово, забытый пароль, передает им Хозяин Пейотля? И почему им необходимо три года, чтобы достичь умения обращаться с рапой, и это обращение, следует заметить, забавно напоминает врачебную аускультацию.

Что же все-таки они вытягивают у леса, и что лес так медленно им выдает?

Что, наконец, происходит с ними такого, что не содержится в видимых инструментах ритуала, и что ни буравящие слух крики танцора, ни его танец, неизбывно возвращающийся к началу, словно неуравновешенный маятник, ни круг, ни костер внутри круга, ни кресты с зеркалами, в которых порой отражаются искаженные головы колдунов, чтобы тут же исчезнуть в пламени костра, ни говор ночного ветра, который дует на зеркала, ни песня колдунов, укачивающих свои рапы, эта удивительно нежная и беззащитная песня, — не способны объяснить?

Они уложили меня прямо на землю, у комля огромного ствола, на котором восседали все три колдуна в промежутках между танцами.

Я был уложен внизу, так, чтобы на меня падал ритуал и чтобы огонь, песни, крики, танец и сама ночь, как оживший, очеловеченный свод, кружились надо мной. Итак, был этот грохочущий свод, эта материальная составляющая, крики, различные звуки, интонации, шаги, песни. Но надо всем этим, поверх всего этого — такое впечатление постоянно возникало — что за всем этим, и вдобавок ко всему этому, и поверх всего этого скрывалось еще кое-что: Сущность.

Я не стал отказываться сразу от всех этих опасных разъединений, которые, кажется, вызывает Пейотль, и которых я двадцать лет добивался другими способами; это не я взгромоздил на лошадь свое выпотрошенное тело, и канитель, которой я доверился, лишила меня с тех пор моих основных рефлексов; не я был тем каменным человеком, которому потребовались два помощника, чтобы посадить его верхом: и его сажали на лошадь и снимали с нее, словно испорченный автомат, — и когда я сидел на лошади, мне вкладывали в руки поводья, а потом зажимали вокруг них мои пальцы, потому что, оставшись один, я, очевидно, утратил бы свободу; я не смог победить силой духа эту непобедимую органическую вражду, где именно я сам не хотел больше идти, чтобы привезти обратно устаревшую коллекцию картинок, из которых Эпоха, верная системе, извлекла бы, самое большее, идеи для афиш и модели для портных. Отныне нужно, чтобы нечто спрятанное за этим тягостным раздроблением, уравнивающим рассвет и ночь, было извлечено наружу, чтобы оно служило, и чтобы служило именно моим распятием.

Я знаю, что к этому была непоправимо привязана моя физическая судьба. Я был готов ко всем ожогам, я ждал первых плодов огня в преддверии разрушительного пожара, который вскоре охватит всё.

Письмо, адресованное Анри Паризо [17]

Родез, 7 сентября 1945 г.

Дорогой Анри Паризо!

Не менее трех недель назад я написал вам два письма, чтобы вы опубликовали «Путешествие в страну Тараумара», присоединив к нему письмо, которым следует заменить приложение к путешествию, [18]где я имел глупость заявить, что обратился к Иисусу Христу, в то время как Христос — это то, к чему я всегда питал отвращение, и мое обращение было всего-навсего результатом страшного затмения, которое вынудило меня забыть собственную природу и заставило меня здесь, в Родезе, во имя причастия глотать ужасное количество облаток, предназначенных, чтобы удерживать меня как можно дольше, а, если удастся, то и бесконечно, в состоянии, которое мне чуждо. Его суть состоит в том, чтобы подняться на небо в образе духа, вместо того, чтобы спускаться все глубже и глубже в преисподнюю тела, то есть в сексуальность, являющуюся душой жизни. В то время как Христос уносит бытие в эмпирей облаков и газов, где он расточается вот уже целую вечность. Вознесение так называемого иисуса-христа 2000 лет назад было лишь подъемом по нескончаемой вертикали, где однажды он перестал существовать и где все, что было им, снова упало в половые органы людей, как основа всякого либидо. Подобно Иисусу-христу есть еще некто, который никогда не спускался на землю, поскольку человек слишком мелок для него, а оставался в безднах бесконечности, сродни так называемой божественной имманентности, и который безустанно, точно Будда, погруженный в созерцание, ждал, пока СУЩЕСТВО станет достаточно совершенным, чтобы спуститься и обосноваться в его теле, что по сути — низкий расчет труса и лентяя, который не захотел быть страдающим существом, любым существом, но заставил его страдать через другого, чтобы затем изгнать этого другого, этого страдальца, и отправить его в ад, когда этот одержимый страданием превратит сущность своего страдания в рай, подготовленный для смеси лени и мерзости, именуемой богом и Иисусом-христом. Я — один из этих страдальцев, я — тот главный страдалец, к которому бог, как он заявляет, спустится, когда я умру, но у меня три дочери, которые тоже страдают, и я надеюсь, что вы тоже страдалец в душе, мсье Анри Паризо, так как рядом с богом и Христом есть еще и ангелы, которые, как и он, претендуют на сознание каждого рожденного существа, в то время как сами считают себя нерожденными. Должен вам сказать, что я отправился к индейцам тараумара искать не Иисуса-христа, а себя самого, господина Антонена Арто, родившегося 4 сентября 1896 года в Марселе, в доме номер 4 по улице Жарден-де-Плант, из матки, с которой я не имел ничего общего уже тогда, да и до моего рождения, потому что это не так рождаются — когда 9 месяцев в узилище с тобой совокупляется и мастурбирует тебя мембрана, сияющая мембрана, которая пожирает без зубов, как говорится в УПАНИШАДАХ, и я знаю, что был рожден иначе, своими произведениями, а не матерью, но МАТЬ захотела меня забрать, и вы видите, к чему это привело в моей жизни. Я рожден только своим страданием, и вы смогли бы сделать то же самое, господин Анри Паризо. И надо полагать, что матка считает это страдание благом, уже 49 лет прошло с тех пор, как матка захотела вобрать в себя страдание ради себя самой и насладиться им, не прикрываясь материнством. И Иисус-христос рожден одной из матерей, которая тоже хотела принять меня за него, причем задолго до начала времен и сотворения мира, и я отправился в горы Мексики только для того, чтобы избавиться от Иисуса-христа, как я рассчитываю отправиться однажды в Тибет, чтобы полностью освободить себя от бога-отца и его святого духа. Вы поедете со мной? Опубликуйте это письмо вместо дополнения, а дополнение, пожалуйста, мне верните.