Торжество возвышенного - Нагиб Махфуз Страница 12

Жена возвращается. Она вошла и села, не поздоровавшись. Она ничего не ответила, ничего не сказала. В глазах ее спокойствие. Что ей стало известно? Без сомнения, у нее хорошая новость, и ей жалко поделиться со мной. Свинья. Если бы случилось что плохое, она с порога швырнула бы мне это в лицо. Вернулся Аббас? Спросить? Прошло время, прежде чем она сказала:

— Мы приглашены на спектакль…

Она протянула мне отпечатанную программку. Мои глаза остановились на строке «драматург Аббас Юнес». Меня охватила гордость. Я спросил:

— Пойдем?

— Что за вопрос!

— Может быть, нам не понравится видеть самих себя…

— Нам нужно посмотреть спектакль Аббаса.

Я промолчал. Она сказала:

— Сердце подсказывает мне, что автор должен появиться.

— Кто знает?

— Сердце знает.

* * *

Мы отправились, стараясь выглядеть как можно лучше. Я надел выходной костюм, а Халима взяла напрокат у Умм Хани платье и пальто. Нас встретили хорошо. Халима сказала:

— Но я не вижу автора.

Сархан аль-Хиляли ответил:

— Он не пришел. Я же говорил тебе, все в порядке.

Значит, она встречалась с ним, и он ей о чем-то рассказал. Было еще рано, и мы пошли навестить дядюшку Ахмеда Бургуля. Он подал нам — за счет заведения — два сэндвича и два стакана чая. Сказал, смеясь:

— Как в добрые дни!

Мы не ответили ни словом, ни улыбкой. Перед началом мы заняли свои места в первом ряду. Зал был набит до отказа. Халима произнесла:

— Это успех.

Я пробормотал:

— Только через неделю можно будет судить.

Мой цинизм не спасал, я разнервничался. Почему меня волнует только пьеса и ничего более?! Занавес поднимается и приоткрывает наш дом. Наш дом, никакой другой. Интересно, это решение аль-Агруди или Аббаса?! Отец, мать и сын. Это, попросту говоря, притон и игорный клуб. Здесь не одно преступление и не одно предательство. Мать выглядит беспринципной шлюхой. Ее партнеры сменяются — директор, режиссер, критик и Тарик Рамадан! Я шокирован. Бросаю взгляд на жену. Она дышит тяжело, сдавленно. Вот — ад. Кто бы мог подумать, что в голове у нашего педанта вся эта труха? Я доволен тем, как он представляет себе свою мать. Доволен, что ей интересно, как он ее видит. Эта пьеса чинит за меня расправу, мстит за меня. В этот момент позора я наслаждаюсь победой над обоими — над матерью и сыном. Над своими заклятыми врагами. Меня он не понял. Он преподносит меня как слабака. Человека, который при столкновении с реальностью сворачивает с прямой дороги. Я не такой дурак. И не настолько запутавшийся человек, чтобы дать слабину. Я вырос простым, открытым, свободным. Я видел лицемерие и осуждал его. Тебе этого не понять. Секрет твоего успеха в том, что ты льстишь притворству и лживому превосходству. И плевать мне на твой окончательный уход!

После того как стихла буря неистовых аплодисментов, нас, по старой традиции, пригласили в буфет отметить успех.

Я спросил ее шепотом:

— Останемся или уйдем?

Она была категорична:

— Как мы можем не участвовать?

«Ты зря притворяешься, что не придала этому значения. У тебя нет крыльев, как у меня». Она проговорила:

— Ему не следовало совершать самоубийство…

Я сказал, чтобы позлить ее:

— А какого конца ты хотела для убийцы?

— Он вызывает сочувствие…

Последовали тосты. Сархан аль-Хиляли сказал:

— Моя интуиция не обманывает.

Салем аль-Агруди:

— Дикость, конечно, но впечатляет.

Фуад Шельби:

— Пьеса напоминает публике о ее собственных ежедневных страданиях. Все же пессимистично…

Сархан аль-Хиляли переспросил, передразнивая:

— Пессимистично?!

— Не обязательно было совершать самоубийство после того, как публика в него поверила.

Аль-Хиляли сказал:

— Это не самоубийство, такова судьба молодого поколения в борьбе за спасение!

— А мерзавцы будут здравствовать?

Аль-Хиляли захохотал:

— Да хранит их Бог!

Повернулся к Тарику Рамадану, директор поднял бокал со словами:

— За открытие великолепного актера в возрасте пятидесяти лет!

Фуад Шельби вдохновенно произнес:

— Это важнее, чем открытие нефтяного месторождения!

Аль-Хиляли посмотрел в нашу сторону, но я опередил его, подняв бокал:

— За отсутствующего автора!

Тут же прокатилась волна восхищения. Вино лилось за счет театра. Серьезное и комичное смешалось. Я смаковал, вспоминая позор каждого из присутствующих. Почему же тюрьма стала именно нашей судьбой? Пейте за меня, вольные коллеги. Я — ваше истинное отражение.

На рассвете мы вернулись в наш старый дом. Никакого желания спать у нас не было. Я разжег уголь в печи, и мы сели в зале. Керамическая плитка, покрытая старым ковром из Асьюта… Несмотря на взаимную неприязнь, мы почувствовали, что нам необходимо побыть рядом друг с другом, хотя бы недолго. С чего начать разговор? Я чувствую, что у нас обоих тревожные мысли.

Я спросил у нее:

— Тебе понравилась пьеса?

— Очень… очень…

— А сюжет?

— Что за глупый вопрос от того, кто всю жизнь провел в театре?

— Почему мы изображены не такими, как в жизни? Здесь не приходится сомневаться.

— Брось эти дурные мысли.

— Все правда, более чем правда…

— Вздор. Я увидела, что мой образ не имеет ничего общего со мной настоящей.

Я от души рассмеялся. Она возмутилась:

— Это иллюзия.

— Разве мы не увидели всех театральных такими, какими знали их в жизни?

— Автор вправе сохранить или изменить образ любого. Мне кажется, что в этой пьесе много надуманного.

— Почему он так тебя изобразил?

— Это его дело.

— До сегодняшнего вечера мне казалось, что он любит тебя, уважает…

Она ответила раздраженно:

— Ты сомневаешься в этом?

— Правда глаза колет!

— Я уверена, что права.

Я презрительно сказал:

— Даже Тарик! Я не представлял, что ты настолько распутна.

— Избавь меня от своих грязных догадок.

— Если бы не ложь, мы не заработали бы и сотой доли того, что имеем!