Мрак твоих глаз - Илья Масодов Страница 12

Соня останавливает Таню прикосновением руки. Она видит впереди маленькую полянку с растущим посередине деревом. В его кроне светится призрачный фонарь.

Соня осторожно вдыхает осенний воздух и пристально вслушивается в шорох дождя. Откуда-то ползёт слабый запах мертвечины. Наверное, лесная мышь подохла в своей норке. А может, он уже здесь? Соня сохраняет неподвижность. Капли дождя стекают по её лицу, как капли холодного пота. Прижавшись к древесному стволу, Соня будто сливается с ним, превращаясь в лесного жителя, чувствует движение червей в глубине почв, дыхание белки, свернувшейся в дупле, стук капель по веткам, шипящее гниение размокающей опавшей листвы. Но ничего больше. И всё же что-то тревожит её. Она надавливает ладонью на плечо Тани, и та садится на колени в траву. Тогда Соня медленно крадётся к дереву, выбирая каждый шаг. На полпути она снова останавливается, потому что запах внезапно становится резким. Слишком много для мыши. Соня тщательно сканирует глазами кусты, откуда вытекает запах. И наконец она видит.

— Стой, — тихо произносит сиплый голос, как только Соня отводит ногу назад. — Руки вверх. Пристрелю.

Две тени поднимаются из кустов. Теперь Соня отчётливо слышит их тяжёлое дыхание. Значит, раньше они не дышали. Она покорно поднимает руки.

— Вперёд, — приказывает тот же голос. Соня идёт вперёд, выбираясь на поляну. Она слышит, как один следует за ней. Его шаги почти бесшумны. Потом за её спиной раздаётся резкий шорох, там где осталась Таня. Выстрел разрывает тишине рот. Второй бьёт её в глаза. Третий и четвёртый наполняют её сочащейся из дёсен солоноватой кровью. Второй враг, стоящий ещё там, среди кустов, ругается матом. В спину Сони утыкается дуло обреза.

— Кто был с тобой? — спрашивает сиплый голос.

— Подружка.

— Что делали в лесу?

— Заблудились. Думали угол срезать, — врёт Соня.

— Куртку снимай.

Соня снимает куртку.

— Повернись лицом.

Соня поворачивается лицом. Перед нею стоит заросший бородой и путаными волосами коренастый мужчина с обрезом в руках. Он одет в подёртый солдатский ватник и армейскую ушанку со звёздочкой. По вони Соня понимает, что дело худо. Второй мужчина, одетый в бурый плащ, выходит из кустов. В руке у него пистолет.

— Ушла, сволочь, — говорит он. Голос у него не такой сиплый, лицо щетинистое, одутловатое, и ростом он повыше первого. — Ух ты, какая ляля. Давай её, Сова, тут, у дуба, без суда. В затылок.

— Заткнись. Вона пень стоит, иди стрельни, коли такая охота. А эту гадину судить надо.

— Ну за что её, Сова, судить? Она ж малолетняя. Какой с неё спрос? Хлоп в затылок и готово. Только мозги и прыснут.

— Малолетняя? Я в её годы уже на заводе работал, — зло хрипит бородатый. — А она врагу продалась.

— Так что её, в логово тащить?

— До уговоренного места доведём, а там видно будет.

Высокий с досадой харкает в траву.

— Тогда пошли, мать твою. А то сейчас вторая сюда полицаев наведёт.

Бородатый больно заворачивает Соне руки за спину и связывает их ремнём. Они отправляются в путь. Впереди идёт высокий, за ним — пленная Соня, за ней — бородатый, время от времени подталкивающий Соню дулом обреза. Сверху не переставая сыпется дождь, и Соня плачет одними слезами от усталого бессилия перед судьбой.

Время для них окончилось солнечным летним утром полвека назад. Их было одиннадцать, партизанили они уже два месяца, но на их счету было только двое убитых в лесу полицаев и погибший в перестрелке солдат немецкой карательной бригады. Их окружили у лесного ручья, где они устроили стоянку, немцев было много, а патронов почти совсем не было. Восемь из них пали на месте боя, троих ранеными взяли в плен. Пленных повесили на окраине неизвестной им деревни с табличками на груди, а убитых положили у их ног в ряд, после чего они с вонью гнили два жарких летних дня, пока оккупационная санитарная комиссия не признала дальнейшее устрашение деревенского населения нецелесообразным. Тогда их свалили на телегу и закопали в канаве, вырытой деревенскими жителями в лесу у болота.

Новая власть провела операцию со свойственной ей скрупулёзностью, за единственным исключением: место, выбранное для захоронения, было паршивым. О нём издавна шла по округе недобрая слава, что теряются там дети и живёт всякая болотная нечисть. Прошло семь месяцев, и заснеженной февральской ночью одиннадцать партизан выбрались из могилы и сквозь летящий снег снова увидели чёрное небо над головой. Немцев нигде не было, они ушли ещё осенью, но мёртвые партизаны не смогли в это поверить и посчитали, что враг установил твёрдую власть и увёл солдат дальше на восток. В пропагандистских целях фашисты даже позволили мирным жителям вывесить красные знамёна, но все заводы работали теперь на Германию, дети учили немецкий язык, и никто не помышлял о сопротивлении. Только одиннадцать партизан героически продолжали войну с ненавистными оккупантами.

Они нашли оружие на покинутых полях боёв. Они нападали на грузовые автопарки и воровали горючее, из которого затем изготовляли бомбы. Они кочевали по лесам, и никто не мог остановить их непрерывный кровавый рейд. Несколько раз они попадали в окружение, но выходили из него благодаря своей способности превращаться в зверей и потому что пули их не брали. Они не знали пощады к предателям, судя их своим партизанским судом, который изменял от случая к случаю лишь вид казни. Чаще всего они вешали, но также топили, душили, четвертовали, рубили головы, ломали позвоночники, сдирали кожу, разрывали деревьями, варили или жарили живьём, а в отдельных случаях придумывали что и похлеще. Расстреливали редко, экономя патроны, хотя последнее время с этим стало полегче. Обычно пленных также пытали, с целью выведать места сосредоточения противника, сроки предстоящих карательных операций, политическое положение мирового фашизма и имена активных приверженцев нового порядка. Кроме уничтожения продавшегося захватчикам населения партизаны портили и ломали всё, что попадалось им на пути и имело по их мнению хоть какое-то значение для благоденствующего в недостижимой Германии врага. Они взрывали железнодорожные пути, пуская под откос поезда. Они устраивали аварии на электростанциях и разрушали газопроводы. Они захватывали и уничтожали транспортные средства дальнего назначения, а дважды по их вине даже терпели крушение самолёты. На протяжении своего долгого пути они потеряли только двоих. Один, по кличке Щука, погиб тридцать лет назад в жестоком бою с засекреченными войсками фашистских внутренних дел, после того как прямо у него под ногами разорвалась ручная граната. Второй, бывший командир отряда, которого звали Игнатом, по кличке Выхухоль, лет десять как исчез в бушующем пламени подожжённой им теплоцентрали, и товарищи до сих пор считали его просто пропавшим без вести. Теперь отрядом командовал Митя, называемый обычно Медведем, потому что в отличие от своих товарищей, бывших заурядными волкодлаками, он по особой злобе умел превращаться в этого крупного и опасного зверя.

Тот, что шёл впереди Сони, в то далёкое летнее утро последнего боя был совсем молод, ему едва исполнилось девятнадцать лет. Его называли в отряде Мохнатым, хотя настоящее имя его было Леонид. Он не любил возни и предпочитал уничтожать противника скопом и без разбора, пыток не признавал, считая их пустой потерей времени, к тому же от криков боли его тошнило и клонило в сон. Бывая один, он убивал фашистов сразу, не докладывая командиру, за что неоднократно получал строгие выговора, но наказать его не могли, потому что каждый боец был на счету. Второго называли Совой, потому что он никогда не спал и любил есть жареных мышей. Кроме этого Сова любил душить руками фашистских детей, особенно мальчиков, хотя и девочками не особенно брезговал. Как-то раз они с Мохнатым взяли гулявший в лесу первый класс и он не глядя задавил шесть детей прямо на поляне, пока Мохнатый обдирал, как мокрую бумагу, платья с двух повешенных молодых фашистских учительниц, чтобы показать школьникам весь позор их низкого предательства и объяснял им, кто их настоящий враг. Остальные дети, кроме одной красивой фашистской девочки, которую Мохнатый зверски изнасиловал в кустах и убил, были отпущены в надежде, что хотя бы из одного вырастет новый партизан.