Самый глупый ангел - Кристофер Мур Страница 12

А на кладбище мертвые, внимательно слушавшие весь этот разговор, принялись тревожно перешептываться про новую рождественскую елку и неминуемое секс-шоу.

Они все это уже слышали, мертвые, — плач детей, причитанья вдов, признанья, проклятья, вопросы без ответа; безрассудные вызовы на День всех святых, бред алкашей — те заклинали призраков или просто извинялись за то, что дышат; ведьм-абитуриенток, воспевавших безразличных духов, и туристов, натиравших старые надгробья бумагой и углем, — словно собачки царапались, просились в могилы. Похороны, конфирмации, причастия, венчания, кадрили, инфаркты, школьные дрочки, поминки наперекосяк, вандализм, «Мессию» Генделя, рождение, убийство, восемьдесят три мистерии, восемьдесят пять живых картин на Рождество, дюжину невест, которые гавкали тафтяными морскими львами, пока шаферы вправляли им по-собачьи, не отходя от могильных плит, а время от времени — парочки, коим требовалось что-нибудь темное, с ароматом сырой земли, иначе половую жизнь никак не взбодрить… В общем, мертвые слышали все.

— О да, о да, о да! — выкрикивала Молли, оседлав городского констебля, который елозил по неудобному ложу из пластиковых роз в нескольких футах над усопшей учительницей.

— Они всегда считают себя первыми. Ууууу, давай сделаем это на кладбище, — сказала Бесс Линдер, которой муж с последней трапезой подал чай из наперстянки.

— Я знаю, у меня только на этой неделе на могиле три использованных презерватива, — ответил Артур Таннбо, фермер-лимоновод, скончавшийся пять лет назад.

— А откуда вы знаете?

Слышали-то они все, вот со зрением было не очень.

— По запаху.

— Омерзительно, — сказала Эстер, та самая учительница.

Мертвых шокировать трудно. Поэтому омерзение Эстер было притворным.

— Что за гомон? Спать не даете. — Малькольм Каули, торговец антикварными книгами, инфаркт миокарда за чтением Диккенса.

— Тео Кроу, констебль, и его чокнутая женушка занимаются непотребством на могиле Эстер, — ответил Артур. — Могу поспорить, она не пьет свои медикаменты.

— Пять лет как женаты — и до сих пор непотребствуют? — После смерти Бесс встала на весьма антиматримониальные позиции.

— Супружеский секс — это так банально. — Снова Малькольм — как всегда, скучая и в провинциальной, захолустной смерти.

— А вот от посмертного я бы не отказался, — подал голос Марти Поутру, лучший диск-жокей радио ГРОБ с пулей в голове: одна из первых жертв грабежей автотранспорта еще в те времена, когда эфиром правили волосатые банды музыкантов. — А то сплошные дразнилки в могилке, не согласны?

— Вы ее только послушайте. Вот кому бы косточку заправить, — сказал Джимми Антальво, который поцеловался со столбом на своем «кавасаки», а потому остался навеки юным.

— Которую? — хмыкнул Марти.

— А новая елка — на слух очень мило, — сказала Эстер. — Спели бы в этом году они «Доброго короля Венцеслава».

— Если споют, — высказался заплесневелый книготорговец, — я законно в гробу перевернусь.

— Губу раскатал, — заметил Джимми Антальво. — Черт, по-моему, я тоже.

Мертвые не ворочались в гробах — они вообще не шевелились, да и разговаривали только друг с другом — безвоздушными голосами. Они спали, изредка просыпались и подслушивали, перекидывались словечком-другим, а в конце концов не просыпались уже никогда. Бывало, вечный сон смаривал их лет через двадцать, бывало — через сорок, но никто не помнил, чтобы голос доносился из более глубокой древности.

А в шести футах над ними Молли аккомпанировала своим последним оргазмическим взбрыкам вот чем:

— ОХ — КАК — Я — ВЫ — МО — Ю — ТВОЙ — «ВОЛЬ — ВО» — КО — ГДА — ПРИ — Е — ДЕМ — ДО — МОЙ! ДА! ДА! ДА!

После чего она выдохнула и рухнула Тео на грудь, чтобы перевести дыхание.

— Я не понимаю, что это значит, — сказал Тео.

— Это значит, что я вымою тебе машину.

— О, значит, это не эвфемизм. Вроде как «вымыть старый „вольво“», мырг-мырг, тыц-пыц.

— He-а. Это твоя награда.

Теперь, когда они закончили, Тео уже не мог игнорировать пластмассовые цветы, впившиеся ему в обнаженные тылы.

— Я думал, моя награда — вот это. — Он провел руками по голым бедрам по обе стороны от себя, дойдя до ямок в дерне, оставшихся от коленок Молли, и потрепал ее волосы, разметавшиеся по его груди.

Молли оттолкнулась и посмотрела на него сверху вниз:

— Нет, это была награда за то, что помог мне с елкой. А вымыть машину — награда вот за это.

— A-а, — сказал Тео. — Я тебя люблю.

— Ох, кажется, меня сейчас стошнит, — раздался новопреставившийся голос из-за рощицы.

— Кто у нас новенький? — поинтересовался Марти Поутру.

Затрещала рация на поясе, обвившем колени Тео:

— Констебль Хвойной Бухты, прием. Тео?

Служитель закона неловко приподнялся и нажал тангенту:

— Чего, Диспеч?

— Тео, у нас два-ноль-семь-а на Вустерской, шесть-семь-один. Жертва, одна, подозреваемый до сих пор может быть поблизости. Я отправила два патруля, но им до вас двадцать минут.

— Буду на месте через пять, — ответил Тео.

— Подозреваемый — белый мужчина, шесть футов с лишним, длинные светлые волосы, одет в черный плащ или пальто.

— Понял, Диспеч. Уже еду. — Тео пытался натянуть штаны одной рукой, другой сражаясь с рацией.

Молли уже была на ногах, голая от пояса и ниже; мокасины и свернутые джинсы она прижимала к себе левым локтем. Правую руку она протянула Тео.

— Что такое два-ноль-семь?

— Черт его знает, — ответил Тео, позволив ей поднять себя с ложа из роз. — Либо попытка киднеппинга, либо опоссум с пистолетом.

— У тебя пластиковые цветочки на задницу налипли.

— Вероятно, первое. Про стрельбу она ничего не сказала.

— Нет, оставь. Тебе идет.