Мужчина, который забыл свою жену - Джон О'Фаррелл Страница 12

Первое, что вы видели прямо от входа, — детские воротца, перегораживавшие вход на лестницу, и стильную детскую коляску, сложенную под вешалкой. На всех электрических розетках установлены пластиковые заглушки, а в холле — громадный ковёр с Паровозиком Томасом и груда разноцветных кубиков, выстроившихся у стены.

— Извините, вы ждете следующего ребёнка или это будет ваш первенец?

— Нет, пока нас только двое, — успокоил Гэри. — Просто Линде нравится покупать всю эту чепуху.

— Мне всегда ужасно нравилось у вас дома, Воган, — щебетала Линда. — Повсюду разбросаны детские игрушки и всякий хлам. Я вечно твердила Гэри, как мне хочется, чтобы у нас было так же.

— Понимаю. Что ж, полагаю, хорошо, когда всё подготовлено…

— Видишь, это не жилище, — многозначительно подчеркнула она. — Это дом.

— Ага, не жилище, — встрял Гэри. — Потому что это квартира.

Линда с гордостью продемонстрировала комнату, где я буду жить. В углу стояла ультрасовременная детская кроватка, оснащённая массой всяких крутящихся штуковин с подмаргивающими лампочками. На обоях, в мягком сиянии ночника, резвились забавные мишки, абажур оккупировали герои Диснея. Повсюду Линда рассадила мягкие игрушки, и они будто томились в зале ожидания. Диван, разложенный для меня, определенно портил атмосферу детской; он почти упирался в яркий манеж и пеленальный столик.

Здесь должна начаться моя новая жизнь — в комнате с ночником и «радионяней», чтобы Линда услышала, если я вдруг расплачусь или обмочусь. На потолке я разглядел плакат с цветными буквами в виде мучительно изогнувшихся домашних зверушек. А по шторам, спускаясь с луны, летели на парашютах озорные кролики. Не требовалось особого дара, чтобы предсказать: этот ребенок подсядет на тяжёлые галлюциногены.

— Правда, милая комнатка? — Линда очень гордилась собой. — Когда родится Дитя, тебе, конечно, придётся съехать…

— Ребёнок! — донёсся из гостиной рев Гэри.

В гардеробе нашлась мужская одежда. Либо это были вещи, приготовленные для Дитя, когда то вырастет и станет взрослым, либо мои. Я предпочитал банальные джинсы, рубашки и джемперы, как миллионы мужчин среднего класса от Сиэтла до Сиднея. К парочке поношенных костюмов — видимо, школьная спецодежда — было подобрано несколько унылых галстуков, которые и надеть-то страшно.

Линда позаботилась обо всем, даже о новой зубной щетке.

— Ванная здесь, Воган, — думаю, тебе не терпится принять ванну. Если хочешь включить душ, нужно переключить вот сюда…

— Она не показалась тебе опечаленной?

— Кто?

— Мэдди. По-моему, ей было грустно…

— Э-э, да нет, по мне, она выглядела как всегда… Грязную одежду складывай сюда, я потом покажу тебе, как пользоваться стиральной машиной.

— Может, немного озябла — ветер холодный, верно?

— Ага, наверное.

После недельного пребывания в больнице мысль о ванне казалась чертовски привлекательной, и несколько минут спустя я уже срывал с себя одежду в ванной комнате фактически чужих мне людей, чувствуя себя чужаком, вторгшимся в частное семейное пространство. Её косметика, его бритва; лосьоны, кремы, полотенца незнакомцев. Мне хотелось расспросить их об очень многом, я будто скользнул взглядом по своему прошлому, и волшебное зеркало тут же подернулось дымкой. Когда у нас с Мэдди всё пошло наперекосяк? Я ушёл от нее? Или она меня выгнала? У кого-то из нас роман на стороне?

Я лежал в ванне, полной душистой пены, так долго, что вода остыла и пришлось добавить горячей. Погрузившись в воду с головой, я отгородился от окружающего мира. Слышал только биение сердца. Вот она, реальность: стук твоего сердца и твои глаза, открытые в мир.

Я медленно вынырнул, взглянул на потолок. Тотальный покой. Голова совершенно пуста. Крошечный паучок прячется в щели оконной рамы. В этот миг всё и случилось. Ниоткуда, без всяких ассоциаций или логических рассуждений возникло моё первое воспоминание. Такое яркое, словно я оказался там, прожил всё заново в реальном времени, испытал всё чувства, услышал звуки, даже погоду вспомнил, — эпизод возродился в моей голове сразу, весь целиком.

* * *

Мы с Мэдди, держась за руки, идём вверх по холму, поросшему травой, перепрыгиваем через коровьи лепёшки и кроличьи норы, пока не добираемся наконец до вершины; ветер и солнце ласкают наши лица, сливающиеся в очередном поцелуе.

— Итак, куда дальше? — Я смотрю вниз, в сторону моря.

— Не знаю. Поселимся вместе, проживём, может, десять лет в безмятежном счастье, пока я не обнаружу, что у тебя роман с заместителем?

— Заместителем? Почему не с секретаршей?

— Сюрприз! Твой заместитель — мужчина.

— Ах да, я же латентный гомосексуалист. Поэтому-то ты и кажешься мне такой привлекательной…

— Десять лет! Господи, нам же будет почти тридцать, уже старость!

— А я с возрастом планирую выглядеть только лучше. Как тот парень в рекламе «Троя 2000» — «тронутые сединой волосы на висках».

— И голос твой будет дублировать актёр-англичанин.

— Именно так.

Не задумываясь о направлении, мы просто брели от холма к холму; рюкзаки и палатка казались совсем не тяжёлыми, и мы оптимистично продолжали путь по просторам Ирландии. Это были наши первые каникулы вместе. Погода отличная, на всякий случай у нас есть палатка — что может помешать?

— О нет! Невозможно! — воскликнула Мэдди встревоженно.

— Что такое? В чём дело?

— Я забыла отправить открытку тётушке Бренде. В который уже раз!

— Ту самую, шовинистическую?

— Это не шовинизм. Это лукавый ирландский стереотип.

На открытке, которая предназначалась тётушке Бренде, изображен был мультяшный лепрекон {1}с пинтой «Гиннесса», надпись на открытке гласила: «Добрейшего всем утречка!!» Я полагал, что картиночка на любителя, но Мэдди твёрдо стояла на своём выборе открытки для престарелой тётушки.