Дневник Ласточки - Амели Нотомб Страница 12

– Обычно ты проявляешь больше энтузиазма. Дело срочное, и только ты свободен.

– И кто же он?

– Это не телефонный разговор. Приезжай немедленно.

Я был не в настроении. Но, несмотря на усталость, послушно отправился на другой конец Парижа.

Русский принял меня чрезвычайно холодно.

– Киношник. – Он небрежно кинул мне фотографию.

– Это что-то новенькое. А зачем убирать киношника?

– Шефу не понравился его фильм, – процедил Юрий.

– Если бы я убивал всех киношников, чьи фильмы мне не нравятся, их осталось бы наперечет.

– Месье изволит играть в критика?

– Почему именно сегодня вечером?

– Потому что.

Я был явно не в фаворе.

– Это в Нёйи. В десять жди его у выхода из просмотрового зала.

– Еще успею заскочить к себе, – вслух подумал я.

– Не успеешь. Это место не так-то легко найти, а тебе нельзя опоздать.

– Кажется, мне сейчас много чего нельзя.

– Правильно кажется.

Я долго плутал по незнакомому кварталу, отыскивая нужное место. У меня в запасе оставалось еще по меньшей мере часа два. Хорошо, что мне пришло в голову захватить с собой дневник Ласточки.

Усевшись на первую попавшуюся скамейку, я углубился в чтение. В жизни этой девочки никого не было: ни парня, ни подружки, ни даже – осмелюсь предположить – ее самой. Она совсем ничего не рассказывала о себе, о родителях и братьях. Похоже, род человеческий ее не интересовал.

Она писала сухо и сдержанно. О том, что увидела или почувствовала. Со страниц как будто лился звук. Я напряг слух и разобрал мелодию «Радиохед». Скорее всего, она звучала в моей голове, но вот странное совпадение – это была песня Everything in Its Right Place. Всё на своих местах.

Я охотно отдался ее гипнотическому звучанию. Всё действительно было на своих местах: киношник просматривает свой фильм, инфанта покоится в могиле, убийца подстерегает жертву. Из потока децибелов то и дело вырывался рефрен: What is it that she tries to say? Что она пытается сказать? Хороший вопрос.

Некоторые фразы я перечитывал снова и снова:

Ни один цветок не цветет так пышно, как пион. Кажется, будто рядом с ним другие цветы бранятся сквозь зубы от зависти.

Или:

Разглядывая щели на стене, я никогда не могу определить, где они начинаются: наверху или внизу, в центре или с краю?

Или вот еще:

С закрытыми глазами музыку слышно хуже. Глаза – это ноздри ушей.

Я бы до такого ни за что не додумался. Но почему эта девочка писала такие вещи?

Иногда встречались простые, но странные замечания:

Сегодня с утра у меня большое сердце.

И все. Почему от ее слов мне так больно? Я пытался убедить себя, что придаю значение этим строкам только из-за личности автора. Если бы их написала солидная матрона, они не тронули бы меня. Вздор, солидная матрона никогда не написала бы ничего подобного. Только юное, мятущееся и одинокое существо могло высказать такую лаконичную и непонятную для посторонних мысль. Хрупкое изящество фраз напоминало о красоте почившей инфанты. Их странный смысл предвещал ее участь.

Пора! – без пяти минут десять подсказало мое профессиональное чутье. Я занял пост у двери в просмотровый зал. По описанию мой киношник был коренастым и с длинными волосами. Оказывается, снимать фильмы гораздо опаснее, чем кажется.

Я заметил, что предстоящее убийство не возбуждает во мне ни привычной радости, ни вожделения – только досаду читателя, вынужденного оторваться от увлекательной книги ради житейских забот. В двадцать два часа двадцать пять минут дверь наконец распахнулась.

Из нее повалил народ. Это затрудняло мою задачу. Убийство – дело интимное. Не говоря уже о том, насколько неуместны свидетели.

Когда появился киношник, он был так плотно окружен, что стрелять не представлялось возможным. Люди, которые вышли раньше, тоже бросились к нему навстречу и полностью загородили от меня клиента. Я слышал гул голосов и искренне надеялся, что это восторженные комплименты – потому как они последние в его жизни.

Постепенно толпа рассеивалась. Кое-кто уже рассаживался по машинам, хлопали дверцы, урчали моторы. Но киношник все еще стоял в кольце людей. Разве оставят режиссера в одиночестве после премьеры? Почему мне вообще дали такое задание? Конечно, я ничем не рисковал: вокруг ни одного телохранителя. Но если я застрелю этого типа на глазах у его друзей, они запомнят мои приметы, и мою личность будет легко установить. А если шеф специально устроил мне подставу? Он явно злится на меня из-за пропавшего документа.

Среди окружавших клиента людей выделялась девушка, которая, наверное, играла в фильме. Она была чертовски красива: тоненькая, невысокая, с лицом мадонны. Ее коротенькая юбчонка открывала такие стройные и хорошенькие ножки, что дух захватывало. У меня вдруг мелькнула мысль: вот бы устроиться на работу в кино – только ради того, чтобы любоваться такими красотками!

А что мне, собственно, мешает? Разве я обязан быть наемным убийцей до самой пенсии? Что будет, если я не ликвидирую киношника? Что это изменит, раз уж начальство все равно перестало мне доверять?

В моей голове созревал план. Нужно в последний раз съездить домой и взять самое необходимое. Рюкзака мне вполне хватит. И бесследно исчезнуть, чтобы до меня не могли добраться. С моими сбережениями это вполне возможно.

Но рассудок подсказывал, что это пустые мечты. Контракт есть контракт. Если я не убью клиента, то окончательно потеряю доверие шефа, который дал мне это задание, чтобы испытать меня. Нельзя упускать такую возможность восстановить свое доброе имя. Я-то знал, что я невиновен, но мои начальники этого не знали. Я должен был доказать, что на меня можно положиться.

Киношник сказал: «Ну, поехали!» – и двинулся к машине в сопровождении четырех человек, актрисы в том числе. Я понял, что пора действовать, и шагнул к нему.

Он увидел меня и остановился, явно ожидая, что я всучу ему дилетантский сценарий или попрошу автограф. Я полез в карман за оружием, но тут вдруг девушка заслонила его собой и крикнула: «Осторожно!» Я замер на месте.

– Что это на тебя нашло, Луиза? – удивился режиссер.

– Что вам надо, месье? – с ужасом спросила меня девушка.

Мое сердце заныло и бешено заколотилось – так было, когда в спальню влетела ласточка. Я чувствовал прижатый к сердцу дневник малышки, который засунул под куртку – словно защитился бронежилетом.

Я вынул руку из кармана, где лежал револьвер, и положил ее на выпрыгивающее из груди сердце.

– Прекрати, Луиза. Посмотри, как ты его напугала. Успокойтесь, месье. Что вы хотели сказать?