Каждые сто лет. Роман с дневником - Анна Матвеева Страница 12

Сестру мою называли инспекторской дочкой, потому что отец был назначен инспектором в год её рождения. Я была «директорской», так как в 1885 году Михаил Яковлевич стал директором реального училища во Влоцлавске, а также действительным статским советником, то есть «его превосходительством». Я очень похожа на отца, может быть, поэтому папа любит меня, а мама считает нужным это подчёркивать. Часто слышу, что я папина любимица, папина дочка. Маленькую он носил меня на руках, целовал, хотя мне не очень нравились его поцелуи: жёсткая борода кололась…

Росла я, как другие дети, ходить и говорить стала рано, но маленькой сильно простудилась, и родители опасались, что у меня будет воспаление лёгких. Эту болезнь лечат очень плохо, у кого-то из знакомых от воспаления лёгких умерла десятилетняя девочка, и это так напугало маму, что она стала меня кутать, беречь от воздуха, выводить гулять только в самую хорошую погоду. Даже теперь мне не всегда дозволяют гулять в зимнее время.

По маминым рассказам, Влоцлавск был красивый, хоть и небольшой уездный город с речной пристанью на Висле. Город вёл хорошую торговлю хлебом, в городе были фаянсовая и цикорная фабрика, медоваренный завод и реальное училище, имевшее добрую репутацию. Многие учившиеся там вышли в большие люди, а некоторые последовали за нашей семьёй в Лович, когда директор Лёвшин получил новое назначение.

Мама часто вспоминает одного папиного ученика по имени Антон Деникин – я его, разумеется, не помню, но по рассказам он меня очень интересует. Хотела бы я знать, что с ним сейчас сталось! Он был родом из деревни Шпеталь Дольный, отец его служил, если мама правильно запомнила, в Александровской бригаде пограничной стражи, штаб которой находился во Влоцлавске. Вышел в отставку в чине майора, женился на польке из Стрельно. Жили они на пенсию очень бедно, нуждались… Когда Антону исполнилось шесть, семья переехала во Влоцлавск, чтобы он мог начать школьное ученье; квартирка у них была на Пекарской улице, небольшая, но чистенькая. Антон носил мундирчик, выкроенный из старого отцовского сюртука, не имел дорогих «фаберовских» карандашей и коньков, не мог купить себе сердельку, какие продавали в коридоре училища на буфетной стойке… Даже в летнюю купальню на Висле войти не мог – вход стоил три копейки, а на открытый берег родители его по малолетству не пускали.

Однажды, ещё до поступления Антона в училище, мой отец стал свидетелем неприятного разговора между отцом Деникина и инспектором. Этот инспектор позволил себе отчитать гимназиста 7-го класса Капустянского, который играл на улице с ребятишками, по очереди подбрасывал, перевёртывал в воздухе весело визжавших мальчишек, среди которых был шестилетний Антон, босой, в плохонькой одежонке…

– Как вам не стыдно возиться с уличными мальчишками! – прикрикнул инспектор.

Капустянский поставил Антона на землю, а тот взревел горькими слезами и помчался домой, где рассказал всё отцу.

Бывалый вояка рассвирепел, схватил шапку и направился в училище, такими крепкими словами отделав инспектора, что тот не знал, куда деваться. Потом ещё и Михаил Яковлевич ему от себя добавил, но в более вежливых выражениях.

Ученики в классе Антона были в основном польского происхождения, русских в каждом классе было два-три человека. Несмотря на запреты, мальчик разговаривал с поляками на польском, а с русскими по-русски (он знал в равной степени два языка).

Мой отец любил Антона Деникина: тот имел цельный характер, порядочно учился, хорошо пел в ученическом церковном хоре, который основал Михаил Яковлевич и очень гордился этим своим детищем. Отец заступался за Деникина, когда тот сделал большие пропуски в учёбе по болезни, даже хотел, чтобы ему надбавили баллы за экзамены в пятом классе, но учитель математики воспротивился, и Антона оставили на второй год. Целое лето мальчик репетиторствовал в деревне и так преуспел в учёбе, что на следующий год вышел в первые ученики.

Во Влоцлавском училище было тогда шесть классов, и после окончания их выпускники обычно приискивали другую школу. Деникин выбирал между Варшавским училищем, где было «общее отделение дополнительного класса», и Ловичским, с «механико-техническим отделением». И выбрал, вообразите, последнее, во многом потому, что в Лович перевели директора Лёвшина!

У Деникина к тому времени умер отец, и Антон с матерью очень бедствовали. Репетиторство было делом утомительным, да и свои уроки было нужно готовить… Решили испросить у директора училища разрешения на держание ученической квартиры для восьми человек. Отец это разрешение дал и назначил Антона старшим по квартире. Деникин надзирал за порядком, но, к сожалению, должен был ещё и заполнять ежемесячную отчётность, где следовало вписывать имена «уличённых в разговорах на польском языке». Мама говорит, что Антон всякий раз писал: «Таких случаев не было». В итоге его вызвали к Михаилу Яковлевичу. Директор сказал:

– Вы всякий раз пишете в отчётности, что уличённых в разговоре на польском не было, но я знаю, что это неправда.

Антон промолчал.

– Вы не хотите понять, что этой меры требуют русские государственные интересы: мы должны замирить и обрусить этот край. Ну что же, подрастёте и когда-нибудь поймёте. Можете идти.

Отец понял, что Деникин не выполняет своих обязанностей, но ему и самому претила система доносов и бесчеловечного угнетения поляков. И он не стал смещать Антона «с должности»: на словах сделал ему выговор, а на деле пожалел и даже, быть может, внутри себя согласился с поведением строптивого юноши.

Мы ничего не знаем о дальнейшей судьбе Антона, но родители всегда вспоминают о нём с симпатией. Мама говорит, я много раз видела Деникина, будучи в младенческом возрасте, но, конечно же, не помню его, хотя по рассказам представляю отлично. Жаль, что память человека устроена так несправедливо.