Попытки любви в быту и на природе - Анатолий Тосс Страница 12

— Вот так хорошо, так правильно, — согласился со мной Илюха и расслабленно откинулся на кресло.

Ну вот, Инфантище, — продолжил я, — в результате ты побитый и поцарапанный, а мы тебя обязательно поцарапаем немного для достоверности, спасаешь несчастную, уже наполовину сломленную и приготовившуюся к насилию девушку, как бы ее ни звали. И сразу в ее глазах ты становишься беспрекословным громовержцем, полноценным героем и несравненным победителем в неравном бою. А девушки, поверь мне на слово, громовержцам практически никогда не отказывают. Вот и она не сможет тебе не дать после такого. К тому же как ей иначе благодарность свою выказать, когда она на предельном эмоциональном взводе находится, не успокоившаяся еще от только что перенесенного возбуждения. Ведь лучшая благодарность за избавление от насильственного секса — это добровольный секс с самим избавителем. Который к тому же уже ухаживал честно целых двадцать восемь дней и отработал по самой полной программе. Так что тут без вариантов — она обязательно тебе, Инфант, даст, прямо здесь же, на мягкой травке, согретой каплями нашей с Б.Бородовым крови.

— Не надо крови, — опять напрягся Б.Бородов, но я промолчал. Ну что сделать, если он в сценических спецэффектах ничего не понимает?

— Ну как планчик? — поинтересовался я, когда все перевели дух.

Ну что, стариканер, — первым отозвался Илюха, потому что ошеломленный Инфант пока был лишь способен на то, чтобы молча от-маргивать от себя глазами воздух. Их взгляд уже, казалось, устремился в недалекое будущее, где ему гарантировано было место громовержца, героя, обладателя, ну и всего остального, что ему тут наобещали. — Ну что, — повторил Илюха, — если честно, то впечатляет. Здорово ты все по местам расставил, красиво. Ну действительно, кто после такого откажет спасителю-то? Да любой последнее отдаст. Хотя здесь, — прикинул Илюха разумно, — в вопросе сексуальной благодарности, последнего как бы и не бывает. Молодец, Розик, работает в тебе творческая жилка. Процует, если на польский перевести.

Тут и Инфант вышел из своих коматозных мечтаний и тоже подключился к беседе.

— Я только одного не понял, — произнес он со свежей волной любознательности. — Что же с ружьем делать? Мне что, совсем из него не стрелять, а только прикладом вас пару раз по хребту двинуть? Или все-таки пальнуть для острастки?

— Для острастки кого? — задал обеспокоенный вопрос Илюха, ловя при этом мой многозначительный взгляд и пожимая в ответ недоуменно плечами.

Вот так мы сначала с Илюхой попереглядывались, а потом зачарованно заглянули Инфанту в глубину его лица, внимательно осматривая самые отдаленные места. Нам все же стало интересно: притворяется он так искусно или на самом деле умеет естественно отрываться от реального мира, как не каждому дано? Чудит ли он умышленно, как порой с ним бывает, или неподдельно естественен?

Мы заглядывали, осматривали и так и не смогли понять. Видимо, там, внутри у Инфанта, все так перепуталось и сбилось в клубок, что без специальных приборов было не разобраться.

— Да… — пришел я к выводу после осмотра, — без репетиции никак. А то он тут такого наимпровизирует… так пальнет… так всех нас отстращает до неузнаваемости… Да и какой нормальный спектакль без репетиций?

— Это правильно, — согласился Илюха, все еще подозрительно косясь на Инфанта. — К тому же вот ты, например, говорил, полянка… А какая полянка, какая березка? Надо ведь их выбрать. И главное, вот этому, — он указал глазами на «вот этого», — надо каждый шаг и каждое движение выверить, чтобы он ни шагу в сторону, ни лишнего взмаха рукой. А если все же шагнет в сторону, то стреляем без предупреждения.

— Так чего, — снова попытался уточнить Инфант, — стрелять все-таки будем? У меня одностволка где-то на антресолях валяется, от деда-большевика сохранилась.

Илюха посмотрел на меня в недоумении и выразил словами то, о чем каждый из нас только что думал.

— Ты с ним дольше знаком, — обратился Илюха ко мне за советом. — Он чего, действительно такой или все-таки притворяется так искусно?

И я снова задумался. Конечно, не исключено было, что он притворялся, этот Инфант, подыгрывал, так сказать, с детства выбранному образу. И вообще, он любил иногда своеобразно почудить. Незаметно, едва-едва, так, чтобы ненатренированному взгляду его чудачество сложно было отличить от реальной жизни.

Хотя, если разобраться, кто из царствующих особ не чудит, особенно когда с подданными своими? А Инфант-то, кстати, был самых что ни на есть королевских кровей.