Достойное общество - Авишай Маргалит Страница 12

Я выдвинул тезис о том, что самооценка основывается на иерархизирующих признаках, тогда как самоуважение может опираться на признаки иного рода. Но так ли это? Как оценкой, так и уважением самость наделяет саму себя. Но самость, или индивидуальность, – тот факт, что человек имеет собственные суждения, собственные предпочтения, собственные принципы, – есть не данность, а достижение. Самость есть результат некоего процесса – непрерывного и не всегда успешного. Пуговичник в ибсеновском «Пер Гюнте», человек толпы у Канетти суть создания, лишенные индивидуальности. Так как же самоуважение может основываться на признаках принадлежности, а не на достижениях, если сама человеческая индивидуальность представляет собой результат достижения, которое можно иерархизировать? Ответ состоит в том, что способность быть индивидом не обязательно относится к тем чертам, за которые следует уважать человека. Даже если мы принимаем положение о том, что индивидуальность есть достижение, необходимое для самоуважения, она не обязательно представляет собой признак, оправдывающий самоуважение.

Как бы то ни было, я стремлюсь показать, что признак, который оправдывает самоуважение, заключается прежде всего в принадлежности, а уже во вторую очередь – в достижениях. Примером подобного признака может служить принадлежность к группе, которая не требует от человека ничего другого, кроме самого факта пребывания в группе, притом что статус прототипического члена той же группы является достижением. Ирландцем человек становится по факту принадлежности к группе, а вот стать хорошим ирландцем – уже достижение. Признак, оправдывающий самоуважение, может второстепенным образом пониматься как достижение, но в первоочередном смысле он должен быть признаком принадлежности. Хороший ирландец считает, что все ирландцы заслуживают уважения просто потому, что они родились ирландцами. Более того, он считает, что все ирландцы должны испытывать чувство самоуважения просто потому, что они ирландцы, хотя только хороший ирландец способен уважать себя именно в качестве ирландца. Хороший ирландец тем не менее не считает, что, поскольку только хорошие ирландцы могут уважать себя в качестве ирландцев, другим позволено бесчестить тех ирландцев, которые хорошими ирландцами не являются. Хороший ирландец из этого нашего примера считает, что хорошие ирландцы заслуживают особой чести в силу того, что являются хорошими ирландцами. Оценка людей в качестве хороших ирландцев есть оценка иерархизирующая. Однако идея о том природном уважении, которого заслуживает любой ирландец просто в силу того, что он ирландец, есть идея эгалитарная. Если в приведенном примере понятие «ирландец» везде заменить понятием «человеческое существо», смысл того, что я хотел доказать, станет ясным.

Принципиальность

Еще одной характеристикой унижающего общества может послужить то обстоятельство, что в подобном обществе институты вынуждают людей поступиться своими принципами. Такое общество извращает принципы своих членов. Настало время поговорить об оппозиции между унижением и принципиальностью. Может показаться, что, в отличие от самоуважения, принципиальность есть насыщенное понятие (thick concept), из которого можно многое извлечь. Принципиальным принято считать человека, которого нельзя совратить. Унижающее общество шантажирует принципиальных людей и принуждает их идти на недостойные компромиссы. К примеру, наши дети смогут поступить в «хорошую» школу только в том случае, если мы сами вступим в партию; ты сможешь сохранить за собой рабочее место только в том случае, если подпишешь письмо, направленное против твоего коллеги.

Я высказал предположение, что принципиален тот человек, которого нельзя совратить. Но что следует понимать под совращением? Моральное разложение? Носит ли связь между принципиальностью и этическим совращением концептуальный или ассоциативный характер? Примером отношения, которое носит сугубо ассоциативный характер и не носит характера концептуального, является отношение между баскетболистом и высоким человеком – баскетболистом может стать и не очень высокий человек. Холодный, расчетливый преступник вроде бальзаковского Вотрена может быть абсолютно принципиальным человеком. Вотрен не является достойным человеком ни с гражданской, ни с моральной точки зрения, но он твердо придерживается принципа бескомпромиссной верности своим друзьям. Следует сказать, что Вотрен живет двойной жизнью: днем он респектабельный буржуа, а ночью – преступник. Но речь вовсе не идет о том, что он следует неким двойным стандартам. В конце концов, и Смайли из романов Джона Ле Карре живет двойной жизнью секретного агента, но его никак не упрекнуть в отсутствии принципов. Адольф Эйхман был преданным делу партии нацистом, который никогда не предавал своих чудовищных принципов – подкупить его было категорически невозможно. А вот его подручный Курт Бехер как раз был человеком коррумпированным и брал взятки. Мы с уверенностью можем сказать, что Курт Бехер был человеком продажным, но можем ли мы сказать, что Эйхман был человеком принципов? Мне кажется, что наше замешательство при необходимости признать Эйхмана человеком принципов исходит не из каких-то концептуальных соображений, а исключительно из того, что его принципы сильно отдают извращенностью.

Но возможна и другая интерпретация перечисленных выше явлений. Разница между Эйхманом и Вотреном может заключаться в том, что Вотрена, пусть даже он и не является персоной моральной, мы считаем человеком принципов, поскольку те принципы, которым он следует, вроде верности друзьям, суть принципы моральные, тогда как принципы, значимые для Эйхмана, аморальны целиком и полностью. Итак, невзирая на то, что концептуальной связи между моральностью и принципиальностью не существует, есть связь между теми принципами, которым следует принципиальный человек, и тем фактом, что принципы эти являются моральными. Впрочем, тот факт, что принципиальный человек верен моральным принципам, не означает, что он придерживается их по моральным соображениям или что он сознательно их практикует. Бандит, который хранит верность своим друзьям, делает это не по моральным соображениям даже в том случае, если его верность не держится на страхе возмездия со стороны коза ностра.

Общество, чьи институты заставляют расчетливых преступников поступиться принципами, – скажем, вынуждают их доносить на своих подельников, – не обязательно является недостойным. Все зависит от того, какие средства оно при этом задействует. Есть основания полагать, что если преступники действительно люди принципов, то практика доносительства может быть результатом применения недолжных методов воздействия, скажем пыток, которые могут помешать нам считать данное общество достойным. Если, однако, общество покушается на принципы преступников средствами, приемлемыми с моральной точки зрения, скажем поставив их в ситуацию, подобную «дилемме заключенного», то унижения здесь нет.

Можно заключить, что, если бы нам пришлось определить достойное общество как общество, которое не покушается на принципы своих граждан, данное нами определение было бы слишком узким. Подобное определение не позволяло бы рассматривать как достойное даже такое общество, которое использует должные средства для того, чтобы заставить преступников отказаться от своих принципов. Но если под принципами мы понимаем моральные принципы, определение становится слишком широким. Социальный порядок, посягающий на моральные принципы своих граждан, создает унижающее общество. Посягательство на моральные принципы дает достаточное основание для того, чтобы квалифицировать общество как недостойное, хотя и не является для этого обязательным условием.