Ящик Пандоры. Книги 1 - 2 - Элизабет Гейдж Страница 12

Он уже забыл о том, что слышал. Через несколько минут настанет его очередь поцеловать Сиб на ночь. Ему было жаль ее и он был озадачен поведением родителей по отношению к ней. Он чувствовал, что мать недолюбливала ее, никогда не относилась к ней тепло. Отец же едва замечал ее существование. Хэл был еще слишком юным, чтобы понять, как глубоко зачатие и рождение Сибил расстроили деликатную натуру Элеонор Ланкастер. Женщина, будучи уже в среднем возрасте, наконец-то нашла свое место среди Ланкастеров – не без усилий и жертв с ее стороны – когда вдруг неожиданно забеременела. Она уже смирилась с одиночеством своего существования с мужем и уже подарила ему двух сыновей. Она пережила множество потрясений, воспитывая двух здоровых и энергичных мальчиков. Однажды Стью сбросила лошадь в Ларкмонте, в другой раз его яхта исчезла во время бури в Ньюорте, и береговая охрана принесла весть о том, что он спасся, когда Элеонор уже приготовилась к худшему. И эта ревматическая лихорадка Хэла, которая продержала его в постели четыре с половиной месяца. Маленький храбрец, в работоспособности его сердца доктора сомневались до полного выздоровления. Это отняло у Элеонор что-то, чего уже нельзя было восстановить. Все эти ужасы были уже позади, и она была занята тем, что ухаживала за своей умирающей матерью, когда вдруг появилась Сибил. Прошлое забрало у Элеонор все. У нее больше не было сил. Другая мать была бы счастлива иметь дочь после двух здоровых сыновей от отдалившегося от нее мужа, и воспитала бы ее как своего любимого ребенка, всю бы себя посвятила ей, надеясь, что женственность с годами возобладает в ней. Но Элеонор все лучшее, что в ней было, уже отдала Хэлу. И кроме того, в свои сорок лет она вовсе не была уверена в своей женственности, чтобы еще делиться ей с очаровательной белокурой малышкой, которая вызывала охи и ахи у всех членов семьи Ланкастер. Наконец она просто чувствовала себя слишком усталой, чтобы еще ходить за ребенком, волнуясь о том, как бы он не обжегся, заболел или ушибся. Сибил, как оказалось, была лишней головной болью, не говоря уже о более позднем времени, когда начнут возникать проблемы с мальчиками, и новыми платьями, и разбитыми сердцами, и с правильным выбором колледжа, и правильным выбором мужа. У Элеонор самой были непростые отношения с матерью. Она искала, но так и не смогла найти точку соприкосновения с дочерью. Может из-за Элеонор, а может по какой-то другой причине возникло такое отношение к Сибил. Что-то было не так, и хотя на первый взгляд, все было в порядке, все члены семьи не могли не замечать этого. Даже несмотря на то, что Сиб была еще ребенком, в ней чувствовалась какая-то отчужденность, поглощенность собой, отсутствие улыбки, смеха и энергии, присущей маленьким детям. Ее тяжелый взгляд отталкивал. Даже те родственники, которые обожали ее, пока она была младенцем, к тому времени, как ей исполнилось два года, держались от нее на расстоянии.

Обсуждался вопрос о том, чтобы показать ее детскому психиатру. Но у Рейда было столько дел, а Элеонор была так занята мальчиками и, кроме того, сама мысль о психической болезни была слишком нежелательной.

С ребенком провели несколько психологических тестов и на этом остановились, надеясь, что со временем все придет в норму.

Но Сибил не становилась лучше. Ее взгляд все больше уходил в себя, удалялся, и ее игры стали еще более странными. Часами она сидела одна, не издавая ни звука и не пытаясь выйти из комнаты. Казалось она никогда не спала. Обычные детские развлечения, как игрушки, музыка, радио оставляли ее равнодушной. Она либо запиралась со своими цветными карандашами и кипой книг с картинками, либо просто смотрела в окно. И все же ее родители отказывались признать, что их дочь больна. И для этого у них была особая причина.

Ланкастеры, подобно многим семьям, чье огромное состояние передавалось из поколения в поколение и чьи браки заключались лишь среди узкого круга людей из высшего общества, развили в себе врожденное чувство солидарности со своим кланом. Они терпеливо относились к особенностям людей своего класса, к странностям, которые сочли бы эксцентричностью или умопомешательством у людей, не принадлежащих к их кругу. Все помнили кузена Дениса, ипохондрика, который вечно таскал с собой коробку с таблетками и звонил своему врачу по шесть раз за день. И еще пример знаменитого дяди Монтэгю Ланкастера, которого сотни раз арестовывали за магазинные кражи. Бабушка Леони в молодости была нимфоманкой. Джорджия, любимая кузина Рейда, несколько лет была глубоко убеждена, что злые врачи вставили радио в один из ее зубов. А знаменитая беспорядочность сексуальных связей мужчин Ланкастеров в некоторой степени отражалась на их сестрах, которые были расположены к невротическим болезням, часто вызывающим болезненные сердцебиения. Известны также два, а может и больше, случая самоубийств.

Да, в семье Ланкастеров было много людей со странностями, впрочем, также, как и в семье Элеонор. Так что вполне нормально, что особенность грустного характера Сибил воспринималась как должное, это ей прощалось и вежливо игнорировалось. Помимо того, она была девочкой, а судьба девочки в клане вряд ли могла сравниться с будущим Стюарта или Хэла. Так что ребенок вел себя, как хотел, и проводил большую часть времени с одной или более нянями, играя с самим собой и встречаясь с членами своей семьи только за обедом так, как будто они были чужими друг другу и только развлекали девочку по вечерам. Сибил была гостьей в своем собственном доме, и, казалось, она знала это. Ланкастеры были готовы к тому, чтобы разрешить и прощать ей все. Но они не открывали ей свои объятия или сердца, поскольку она сама не облегчала им этой задачи, когда у нее появлялась такая возможность. Ее пол и темперамент были против нее, так уж повелось. Ряды семьи стояли так же крепко, как и известняковые стены особняка на Парк-Авеню.

Но было одно исключение.

* * *

Хэл подождал, когда няня уйдет, и проскользнул в комнату Сибил. Он огляделся, и, увидев маленькую фигурку, почти незаметную под одеялом, на цыпочках подошел к кроватке. Он издал тихое рычание, причмокивая при этом губами, и услышал приглушенный смешок из-под одеяла.

– Я чудовище с Пикадилли, – произнес он, делая все возможное, чтобы его голос звучал страшно. – И я пришел за тобой.

Смех усилился, когда он подошел еще ближе и маленькое тельце забарахталось под одеялом.

– Я пришел за тобой, – повторил он с мрачным юмором. – Я не ел маленьких девочек уже целую неделю и ужасно голоден.

Он приблизился, облизываясь, его лицо отделяло от ее лишь одеяло, и он знал, что она чувствовала его дыхание. Когда ее терпение уже иссякло, он откинул одеяло с ее лица и поцеловал ее в шею.

– М-м-м, неплохо, лакомый кусочек.

Она попыталась натянуть одеяло, чтобы остановить его, но Хэл схватил ее и поцеловал еще раз.

Теперь она уже начала бороться, но ей нравилась эта игра.

– Эй, как же я могу тебя съесть, если ты мне не разрешаешь этого сделать? А, подожди-ка. – Он пощекотал ее. – Так-то лучше. Хм-хм, давно я не ел такой сладкой девочки.

Она упиралась ногами и руками, и ее шумное веселье и возбуждение радостно волновали его, так что он продолжал игру, хотя мать могла быть недовольна, что он слишком уж разыгрывал Сибил, когда ей надо было уже спать.