Замыкающий - Валентина Сидоренко Страница 118

«Ну и пусть!» – подумала она, с вызовом вскинув худую простоволосую головенку.

Баба Иза принесла на поминки катанки. Бутылок десять. Села на табурет напротив Тольки.

– Ишь, какой красавчик, – сказала она почти радостно. – Костюм-то где брали? В Слюдянке! Во как!

Она деловито откинула простыню от ног и рассмотрела новые ботинки, подержавшись рукою на носке покойника.

– Ишь, как сестры-то на тот свет провожают… Да… Прямо куды с добром…

– Че, боишься, что явится к тебе? За ответом. Сколь на тот свет отправила? Ацетоном своим? – не удержалась правдолюбка Таисия.

– Не надрывайся, – урезонила баба Иза. – Здесь не партком! Я никого к своему веревкою не тянула. Сами шли. Ночами, вон, будят. Дорогу находят.

– Ну, бабы, не передеритесь. – В дверях появилась баба Кланя, и Милка ей обрадовалась, как родной. Она обняла и поцеловала Милку. – Отмаялась, право! Сколь с ним помучилася. Ну, царствие тебе небесное, Толик! Рано, рано ты в дорогу-то собрался! Ай, мужики вы, мужики. Царство небесное пропиваете. Ах вы, мужики. – Она всхлипнула. – Красивенький лежит. Как картинка. И че не жилося? Жил бы да жил. А Стеша-то где?!

За бабой Кланею потянулся весь серпантин. И с Милкою здоровались, сочувствовали. И Милка почувствовала себя человеком и расплакалась над Толиком, жалея его и себя. И товарки жалели ее, наперебой вспоминая, как она нянькалась с братом. К вечеру привезли Степаниду. Она вошла, постукивая клюкою об пол, погладила сухой ладонью косяки дверей, приложилась к ним сначала лбом, потом губами. Перекрестилась на гроб, села у изголовья покойного.

– Ну, вот сыночек, собрался, – тихо сказала она.

Все родные: семьи Клавдии, сыны с невестками, Георгий, Милка, Таисия стояли у гроба, посреди залы, и при тусклом вечернем свете чуть пожелтевший лик покойного казался усталым и капризным. Словно он наслушался сочувствий и жалел о собственной смерти. Степанида заботливо поправила простынку, венчик на лбу покойного. Всхлипнула сухо и, развязав узелок, вынула образок Божьей Матери, положила его на груди покойного под простынку. Потом достала темный шелковый платок и подала Милке:

– Надень, дочь.

Милка зарделась и поцеловала мать в щеку. Потом, оглядев всех, поцеловала ей руку. Зеркала в доме были завешены, но так спокойно ей стало в платке. Вглядевшись в себя в окно, Милка прошла в свою боковушку и, покопавшись в старом чемодане, нашла темное платьице, еще тех времен, и надела его.

Георгий поглядел на нее долгим взглядом, и Клавдия, перехватив его, шумно села рядом с матерью.

К вечеру растопили печь и поили Таисию чаем. Племянники ели котлеты, Георгий сидел за столом по-отцовски строго, поглядывал на здоровых, ладных мужиков, евших сочно, много, с аппетитом. Невестки прилегли в углу на постели. Степанида сидела у гроба сына.

– Мам, ты бы прилегла! – участливо попросила Клавдия.

– Належусь скоро, – ответила тихо Степанида.

– Да уж, мы належимся, – подтвердила, очнувшись, Таисия. – Че-то мне Сиверко, леший, примнился. К ночи-то.

– Ну че я тебе говорила! – напомнила Степанида подруге давний спор. – Про Толика. Есть Бог-то?!

– А твой Бог только в гробы класть. Тут он, конечно, тут как тут.

– Тьфу. – Степанида закрестилась. – Иди спать вон на лежанку у печи.

– Пойду-ка, правда, кости ломит.

Прибежала Рыжая. Зашумела, заплакала. Выпила полстаканчика «за упокой», заев котлетами.

– Что там на улице? Воет?.. – спросила Таисия со своей лежанки.

– Ой, до небес, – хрипло ответила Нинка.

– Ты че так поздно?! Где была, – упрекнула подругу Милка.

– Ой, не говори! Потом расскажу. Роман. Не вышепчешь.

Она завела к потолку глаза, глубоко вздохнула, потом наткнулась взглядом на покойника и запричитала:

– То-лень-ка… Тольчик ты наш. Да как же без тебя…

Перед рассветом, утомленные, все тихо дремали по углам. Толик был закрыт простынею с головой, потому что Таисия не позволила смотреть ночью в лицо покойного.

– Ты же не веришь, – осаживала ее Степанида.

– Веришь – не веришь, а старики так говорили. Я стариков уважаю.

Ветер стихал. Степанида, прислушавшись к ночной тишине, встала и в носках, чтобы не шаркать, подошла к гробу. Сняла с головы простыню и, присев у изголовья на табурет, склонилась к холодному уху сына.

– Ты не серчай на меня, сынок, – прошептала она ему в ухо. – Че же теперь поделаешь? Конечно, это плохо, чтобы мать сына хоронила. Но так лучше, лучше, сынок. Я отпою тебя. Поминки на моих глазах справят. Чтобы по-людски. А ты потерпи, подожди меня там. Девять деньков отведу тебе и приду. Я уже боле никак не задержусь. – Она увещала его, как делала это в детстве, тихим, терпеливым голосом, спокойно, не торопясь. – Я помолюсь за тебя Матушке-заступнице. Сорокоусты закажу. Ты полежи там смирненько. А я помолюсь и прибуду. Вместе и ляжем. Рядом с папкой нашим. И могилу одну огородят, и крест поставят. И будем мы лежать-полеживать…

Судорожный вздох, а потом и всхлип Таисии прервал ее шепот.

– Скажи ему, пусть Алешку моего попроведует. Скоро и я там буду…

С утра бабы потащили в дом продукты. Баба Кланя привезла на тележке листы с холодцом. Верка – ведро винегрета. Важиха приперла пироги с рыбой и черемухой. Все отдавалось со строгим отчетом Клавдие.

– Вроде чеснока должно хватить, – хвасталась баба Кланя, – своего подкладывала.

– Клаша, у меня жир остался, дак на девять дней еще испеку, – отчитывалась Важиха.

Банки с соленьями и вареньями выстроились в ряд на кухне. В тазах, прикрытое, ждало обработки мясо. В бачке – сосиски. Георгий заносил ящики с водкой.

«Прямо как волшебной палочкой орудует», – усмехнулась про себя Милка. Однако она не могла не отметить, как неспешно и спокойно Клавдия организовывала похороны. Все у нее складывалось само собою, без суеты и шума. По негромкому ее слову соседки стряпали, варили, коптили омуль. «Мне даже бы с деньгами так не устроить», – горько подумала Милка. К полудню, во время отпевания, повалил наконец снег. Густой, мягкий, и сразу посветлело в доме, и в окно кинулась вдруг и ушиблась синица.

– Ешо покойник будет, – убежденно объявила Рыжая.

На кладбище едва засыпали могилу, а она уж под снегом. Ограду расширили. Толик возлег у ног отца своего.

– А я уж вот здесь, – указала Степанида.

На первый поминальный стол, как водится, первыми сели дети. Их торопили. У дверей после стола Клавдия раздавала им булки и конфеты.

– Поминайте, поминайте, дети. Скушайте и вздохните по рабу Божию Толику, – увещала Степанида. – Дети – самые верные поминальщики. Их Матерь Божия слышит.

Милка смотрела на мать и не узнавала ее. Она словно помолодела. Завидная энергия сквозила во всех движениях девяностолетней Степаниды. Лицо отчеканилось, в глазах появился блеск. Она словно оживала вновь.