Триада: Кружение. Врачебница. Детский сад - Евгений Чепкасов Страница 114

– Про Иуду, первосвященника и тридцать бутылок. Иуда предал Христа за тридцать сребреников, это я знаю. И что же дальше?

– А дальше он раскаялся, вернул деньги первосвященнику и повесился.

– Получается, что я уговорил Гену стать иноком, привел его на игру, а его там распяли. За это я взял с тебя пивную мзду, а теперь якобы решил ее вернуть. И вскоре, если рассуждать логически, я должен повеситься.

– Да.

– Отвечу как в том анекдоте про Рабиновича: «Не дождетесь!»

– Слава Богу, – сказал Миша, тускло улыбнувшись. – Рад, что у тебя всё нормально.

– А у тебя проблемы? – быстро спросил Степа и внимательно глянул на собеседника.

– Да, – ответил тот. – По-моему, у меня крыша едет.

– А симптомы?

– Гадание, игра и рассказ сплетаются с жизнью. Иногда я уже просто не могу провести грань. Это, знаешь, как просыпаешься и поначалу ничего не соображаешь: где сон, где явь, что всамделишное, а что через минуту забудешь. Лежишь и проводишь грань, а если не проведешь ее, то свихнешься. Сейчас я чувствую, что грани размыты: гадание, игра и рассказ реально влияют на мою жизнь.

– А рассказ уже дописан?

– Да, я его даже принес.

– Большой?

– Где-то на полчаса.

– Прочти. А потом поговорим.

Солев прочел.

– Мощный рассказ, вставляет, – похвалил Степа. – И все эти православные прибамбасы хорошо описаны, и идея понятна. Как у Владимира Красна Солнышка в «Подопытных крысах» идея, только еще круче: крыса завалила эксперимент вивисектора. Про ответы Ивана Федоровича тоже очень умно рассуждается, я бы так не смог и уж апостола Павла точно бы не цитировал. Ты откуда эту цитату взял?

– Из апостола Павла, послание к Коринфянам.

– Ты и апостола Павла читал?

– Читал. Я много чего прочитал для рассказа, и в церковь походил за материалом.

– Молодец. Поздравляю с творческим успехом.

– А то, что у меня теперь крыша едет, и я матери пугаюсь, как будто она из гроба встала, и Светку послал, и в ванну тянет с бритвой – это всё ничего?

– Читателям это всё не интересно, главное – продукт, а продукт ты произвел качественный. Но по жизни у тебя проблемы, согласен. Как и у меня.

– У тебя тоже?

– У меня тоже. И тоже после игры.

– Расскажи.

– Чего уж тут рассказывать… Все в дерьме и всё из-за меня! – горько произнес Степа. – Ты поссорился со Светкой, я – с Ленкой, с тобой я чуть не подрался… Мы все психуем и разбегаемся в разные стороны, как тараканы по кухонному столу, когда свет включишь. Этот свет включился, когда вы крикнули: «Распни его!» – а я с этим согласился. Нам стыдно смотреть в глаза друг другу, поэтому и разбегаемся. А какое состояние у Гены – я вообще не представляю. Я даже не представляю, куда он убежал тогда, ведь что угодно могло случиться. А позвонить ему я не могу, и никто из вас не сможет… Я эту игру придумал, жил ею больше месяца, а в результате вот что получилось. И теперь еще ты приполз. Так тараканов или крыс морят: таракан или крыса сожрет отраву, приползет к своим – и они тоже отравятся. Ты зачем приполз?! Зачем про Иуду рассказал?! Думал, мне легче всех?!

Миша ударил Степу. Степа ответил. Вскоре они, нервно посмеиваясь и переговариваясь, смывали кровь с лиц.

– Как тогда, на втором курсе.

– Точно, из-за Катьки.

– Слушай, Миш, а ведь еще один круг замкнулся, еще один виток спирали!

– Да. Фатум, блин!

– Только бы не повеситься…

– Заткнись! Мы вылечимся! Не бывает отравы без противоядия!

– Ага. В монастырь уйдем. Точняк.

– Зачем сразу в монастырь… Но кое-что у них позаимствовать можно. Он же черт, этот Иван Федорович, черт! А против чертей у них что-нибудь есть…

– Приедем в Дивеево и скажем: «Дайте нам что-нибудь против чертей».

– Ты тоже едешь?

– Еду, конечно. У нас на эту профсоюзную халяву почти полкурса подписалось. Там, говорят, красиво. Со всей страны экскурсии едут, а от нас недалеко.

– Часов шесть ехать.

– Всё равно рядом. Приедем и скажем про чертей. Интересно, что они нам пропишут.

– Можно, и правда, спросить.

– Можно. А то этот Иван Федорович сказал, что игра удастся на славу. Козел.

* * *

В то время, когда Миша и Степа смывали кровь с лиц, Гена Валерьев лепил снежок. Первый снег повалил около часу назад, большими влажными хлопьями, и Гена сразу же позвонил Вале и теперь шел рядом с ней по мосту над железной дорогой, сбирал с перил кружевные перлы и лепил, оглаживал и холил огромную холодную жемчужину.

– Зачем тебе снежок? – спросила девушка.

– Тебе подарю, – ответил юноша.

– Мило. Давай.

– Подожди. Вот сойдем с моста, я чуть-чуть отстану и тогда подарю.

– Ах, так!..

– Мост еще не кончился – готовь ответный подарок.

– Руки морозить не хочу.

– Как хочешь.

– И ты будешь кидать в безоружную?

– Хоть в безоружную, хоть в вооруженную.

– А если я обижусь?

– Значит, дура.

– Вот, значит, как! Хорошо, давай мне этот снежок, а себе слепи еще один.

– Держи. Только, чур, раньше времени…

– Вот тебе!

– Коварная! – взревел Валерьев, отряхиваясь.

– С первым снегом! – рассмеялась Велина.

– Ну, всё! – Гена заскользил загребущей дланью по заснеженным перилам. – Ну, всё! Куда побежала?!

Он настиг ее в конце моста и поразил в голову. Валя остановилась и стала вытряхивать снег из-за воротника. Гена помогал ей и извинялся.

Потом они гуляли по задичавшему парку с ржавыми аттракционами и смотрели, как он изменился под снегом. Парк побелел, но слой снега был недостаточен, чтобы скрыть подножную листву, и лик земли напоминал припудренное лицо в оспинах. Листья, еще остававшиеся на деревьях, были облеплены снегом и если падали вниз под его тяжестью, то с некрасивой поспешностью, как подстреленные птицы. Было тихо, и в этой тишине Гена беседовал с Валей о глухонемых.

– Хорошо, – согласилась она наконец. – Я поговорю с ними и со священником. Я слышала про общину православных глухонемых в Питере, при каком-то университетском храме. Для них литургию с сурдопереводом служат.

– Замечательно! – воскликнул Гена. – Если наберется группа, можно будет съездить за опытом. Ты им объясни завтра, объясни! Пусть приводят друзей. Хорошо бы, если бы ваши глухонемые тоже пришли, тогда бы уж точно бы…