Незримые фурии сердца - Джон Бойн Страница 11

– Свет, пожалуйста, не застите, – попросила она мужика.

Тот задумчиво поскреб подбородок:

– Одна, говоришь, квартира. Так ты, стало быть, с ними живешь?

– С кем?

– Ничего себе компашка.

– С кем? – повторила мать.

– С жопниками, с кем еще? А на кой ты им сдалась-то? От них же толку никакого. – Мужик уставился на ее живот и покачал головой: – Или один все же присунул? Да нет, куда им. Ты, поди, и не знаешь, от кого залетела? А, лярва подзаборная?

Слава богу, замок наконец-то поддался, но мужик оттолкнул мать и первым вошел в прихожую. Мама растерянно топталась на пороге и опомнилась, лишь когда незнакомец стал подниматься по лестнице.

– А ну-ка вон отсюда! – крикнула она. – Это частная собственность, ясно? Я вызову полицию!

– Да зови кого хошь! – рявкнул мужик.

Мать оглядела безлюдную улицу и, собравшись с духом, ринулась к лестнице. На верхней площадке мужик безуспешно дергал дверную ручку.

– Давай, отопри. – Он ткнул рукой в дверь, и мать невольно отметила его грязные нестриженые ногти. Крестьянин, подумала она. И выговор уроженца Корка, только не Западного – земляка она вмиг распознала бы. – Открывай, говорю, а не то вышибу дверь.

– И не подумаю. Вы сейчас же уйдете, или я…

Со всей силы мужик саданул ногой в дверь, и та распахнулась, ударившись о стену. С полки сорвался горшок, с грохотом приземлившись в ванне. Мать кинулась следом за мужиком, ввалившимся в гостиную, и увидела, что там никого нет, но из смежной комнаты доносился встревоженный шепот.

– Вылезай, Шон Макинтайр! – пьяно заорал мужик. – Покажись, чтоб я поучил тебя приличиям! Ведь упреждал я, что будет, коли застукаю вашу парочку!

Он вскинул палку (мать только сейчас ее заметила) и раз-другой так грохнул ею по столу, что мама аж подпрыгнула. У отца ее была точно такая же палка, которой он в бешенстве частенько лупил сыновей. В тот вечер, когда раскрылась мамина тайна, он замахнулся и на дочь, но жена, слава богу, его удержала.

– Вы ошибаетесь! – крикнула мама. – Это безумие!

– Выходи! – взревел мужик. – Или я сам тебя выволоку! Иди сюда!

– Уходите! – Мать вцепилась в его рукав, но мужик злобно ее отшвырнул, и она отлетела в сторону, врезавшись в кресло. Острая боль, точно юркая мышь, пробежала от ее шеи до копчика.

Мужик распахнул дверь в спальню, и глазам изумленной мамы предстали Шон и Смут: насмерть перепуганные, оба в чем мать родила, они сидели в кровати, прижавшись к ее изголовью.

– Тьфу! – Мужик гадливо отвернулся. – Иди сюда, паскудник!

– Папа… – Шон соскочил с кровати, и мать волей-неволей разглядела его наготу, пока он судорожно искал, чем прикрыться. – Папа, прошу тебя, давай сойдем вниз и…

Он вышел в гостиную, но договорить не успел, ибо отец схватил его за шкирку и что было силы ударил лицом о полку, на которой стояли всего три книги: Библия, «Улисс» и биография королевы Виктории. Что-то жутко хрустнуло, Шон издал странный нутряной стон, и на побелевшем лбу его возникла темная пульсирующая рана, из которой, чуть помешкав, хлынула алая кровь. Ноги его подломились, и он рухнул на пол, а отец подтащил его к порогу и принялся избивать ногами и палкой, каждый удар сопровождая грязной бранью.

– Отстань от него! – крикнула мать, бросаясь на помощь Шону.

В ту же секунду из спальни вылетел Джек, вооруженный клюшкой для хёрлинга ^[5], на которой сияла красно-белая эмблема – корабль, проплывающий меж двух башен, – и огрел изувера по спине. Он был совершенно голый, и мать, несмотря на всю драматичность момента, поразилась, углядев его мохнатую грудь, столь не похожую на безволосые торсы Шона, моего отца и всех ее братьев, и длинный член с глянцевой головкой, болтавшийся между ног.

Здоровенному крестьянину удар клюшкой был что слону дробина, он только рыкнул и так врезал Джеку, что тот, кувыркнувшись через тахту, отлетел к порогу спальни, которая, как выяснилось, все это время служила пристанищем любовников. Мать кое-что слышала о таком. В школе над такими мальчишки вечно потешались. Чего ж удивляться, что Смут не желал ее соседства? Предполагалось, что они с Шоном совьют себе любовное гнездышко. А мать стала кукушкой в их гнезде.

– Джек! – завопила она, когда Педар Макинтайр (так звали мужика) ухватил сына за волосы и нанес ему чудовищный удар ногой в грудь, от которого звучно хрустнули ребра. – Шон! – вскрикнула мать и, увидев его неподвижный распахнутый взгляд, поняла, что он уже отошел в мир иной, но все равно бросилась ему на защиту, однако через секунду нарвалась на удар такой силы, что вылетела в открытую дверь и кубарем покатилась по лестнице, с каждой ступенькой, как ей казалось, приближаясь к собственной смерти.

Грохнувшись на пол прихожей, мать перевернулась навзничь и, уставившись в потолок, безуспешно попыталась отдышаться. Чрезвычайно рассерженный всем этим кувырканием, я решил, что мое время пришло, и матушка моя заорала благим матом, едва я начал свой путь из ее чрева на волю.

Цепляясь за перила, мать встала на ноги. Наверное, другая женщина выбралась бы на улицу и истошным криком позвала на помощь. Но только не Кэтрин Гоггин. Да, Шон умер, но Смут-то еще был жив – сверху доносились мольбы о пощаде, крики, удары и брань.

Любое движение аукалось болью, однако мать взобралась на первую ступеньку, потом на следующую и так одолела половину лестницы. Всякий раз, как я напоминал о себе, она вскрикивала, но что-то ей подсказывало: если уж я ждал девять месяцев, то как-нибудь подожду еще девять минут. Вся в поту, ниже пояса мокрая от крови и вод, мать добралась до гостиной, где ее испугала сумасшедшая в изодранном платье, с всклокоченными волосами и разбитым лицом, отразившаяся в зеркале. В смежной комнате крики Смута стали тише, но удары и проклятья сыпались безостановочно. Мать переступила через распростертое тело Шона, скользнув взглядом по открытым глазам на некогда прекрасном лице, и закусила губу, чтобы не завыть от горя.

«Я на подходе, – известил я, пока она озиралась в поисках какого-нибудь оружия и наконец углядела клюшку для хёрлинга, валявшуюся на полу. – Ты готова?»

Ай да молодчина, матушка уложила Педара Макинтайра одним лихим ударом. Не насмерть (после того как суд его оправдает, сочтя, что убийство совершено в состоянии аффекта, спровоцированном психически ненормальным сыном, он проживет еще восемь лет и загнется в пабе, подавившись рыбьей костью), но отправила в нокаут, и мы с ней рухнули на едва живого Смута, чье лицо превратилось в кашу.

– Джек… – Мать положила его голову себе на колени, но тотчас исторгла леденящий душу вопль, ибо все ее естество требовало, чтобы она изо всех сил тужилась, и моя голова уже показалась у нее между ног. – Не уходи… Не смей умирать, слышишь?.. Не умирай, Джек…