Новичкам везет - Эрика Бауэрмайстер Страница 11

Дария принесла пакет домой, держа его, как мокрый подгузник, двумя пальцами. Швырнула возле кухонной раковины. Утром оказалось, что за ночь в пакете сами собой появились пузырьки воздуха, теперь угрюмый вид закваски стал повеселей. Пузырьки. Сами по себе, без ее помощи. Она помяла пакет, пощупала массу через пластик – похоже на глину, но помягче и порыхлей. Повторила на следующий день и через день. Открываешь пакет и выпускаешь воздух, снова бережно и плотно закрываешь – так мама укрывает ребенка, который норовит сбросить одеяло. Может, и вправду ничего такого в этой штуке нет – закваска, и все.

На четвертый день она вошла в кухню, включила кофеварку и посмотрела на своего неугомонного дружка. Кисловатый дрожжевой запах мешался с привычным ароматом капающего в чашку кофе. Дария дотронулась до пакета и легонько его сжала – сейчас помнем хорошенько. И тут пакет открылся. Похоже, что вчера, выпуская воздух, она его не закрыла как следует. Массу выблевало наружу – на стол, через край. Закваска поползла в полуоткрытый кухонный ящик, закапала на пол с равномерным мягким плюх-плюх-плюх.

Черт побери! Чем же объяснить столь успешную ферментацию на весьма обычном кухонном столе? Дария затолкала массу обратно в пакет, а пакет закинула на холодильник. Там этот угрюмый обвинитель и просидел весь день, только изредка выпуская маленький жалкий пузырек воздуха – просто чтобы привлечь внимание к своей печальной участи. У нее случались кавалеры, которые давили на мозги и поизощреннее. На выходные она собиралась уехать, со своим спутником Дария только-только познакомилась, волнений и так хватало, а тут еще по поводу горе-хлеба переживай. Может, ему уже пора на покой? Такой тяжелой жизни он точно не выдержит.

И зачем он ей сдался? Она ведь не из амишей. Ей нравятся машины, хлеб из магазина и застежки-«молнии», особенно когда «молния» скользит по спине под умелой мужской рукой. Она вам не мама, та вот потрясающе печет хлеб. У нее, Дарии, даже все тарелки разные. Правда, она сама их лепит, но на мать ее керамика большого впечатления не производит. И зачем ей что-то доказывать и печь хлеб, когда она умеет делать тарелки, на которых его подают?

Удивительно, но к утру закваска все еще тихо булькала, и у Дарии рука не поднялась вышвырнуть ее в помойку. Пакет поехал с Дарией, устроившись между дорожными сумками на заднем сиденье машины ее спутника. Словно капризное дитятко с расстройством желудка – вокруг куча бумажных полотенец, как бы чего не вышло.

– Неужели… – начал спутник, с которым она только-только познакомилась.

– Ты сказал, что я тебе понравилась за непредсказуемость.

– Неужели? – удивился он.

Горе-закваска продержалась дольше, чем новый роман, и в воскресенье вернулась с Дарией домой. На обратном пути в машине царила весьма холодная атмосфера, но закваска, похоже, получила больше удовольствия от поездки, чем сама Дария. Перечитав инструкции, Дария поняла, что хлеб надо было печь еще в субботу. Все же занятная штука, держа пакет в руках, решила Дария.

На кухонном столе стояла бабушкина миска – розоватая внутри, алая снаружи. Дария вспомнила, как, еще ребенком, увидала ее у бабушки в первый раз. Лучи солнца сквозь кухонное окно падали прямо на ярко-красную глазурь, играли на рельефной поверхности. Она даже получила легонько по рукам, когда потянулась стащить кусочек теста, но на самом деле ей просто хотелось потрогать миску, провести пальцем по краю. Несколько лет назад бабушка умерла. Дария отказалась брать бабушкины вещи на память – отговорилась тем, что квартирка слишком маленькая. Но, зайдя на кухню, пока остальная родня все еще сидела на заднем дворике, увидела на столе миску и унесла с собой.

Замешаю-ка я горе-хлеб в ворованной миске, ухмыльнулась Дария. Она поделила закваску на четыре части и переложила одну четвертушку в миску.

Тесто было слегка сероватым. Дария добавила соды и только потом сообразила, что лучше бы – пекарского порошка. Она вывалила всю массу в форму, сверху чуток присыпала корицей и засунула в духовку, а через сорок минут вытащила хлеб – благоухающий, дивный, всепрощающий.

И что, теперь все заново? Дария задумалась над полученным от Кейт заданием. Снова кому-то что-то доказывать? Она тогда даже отнесла Кейт кусок самодельного горе-хлеба. На красной – символ исцеления – тарелке, которую сама слепила.

Иногда от подруг одни хлопоты, оно того не стоит. Она согласилась на эту авантюру – сделай-то-что-тебя-больше-всего-пугает – в надежде на что-то необычное: прыгнуть с моста на канате, заняться любовью на яхте. Не дождетесь. Кейт ненавидит лодки. «Научись печь хлеб», – чего еще ждать от Кейт.

В гончарной мастерской Дария разорвала пластиковую упаковку – надо подготовить глину к работе.

Дария объясняла всем, что непредсказуемость досталась ей от рождения, потому что зачали ее совершенно неожиданно – после празднования шестнадцатилетия старшей сестры Мэрион. Как мать сподобилась так оплошать? Дария с малолетства знала, что ни любовь, ни мечта поглядеть в чистые глазки новорожденного младенчика отношения к делу не имели. Наверно, во всем виноваты долговязые подростки, источающие гормоны, – гормоны и срикошетили. Может, к ее рождению все-таки имела отношение страсть – хотя вряд ли. Но мать об этом как-то не спросишь.

Дария часто называла мать святой покровительницей вечного разочарования. Дария представляла себе мать – вот она с распростертыми объятиями встречает орды унылых, озлобленных критиканов, прижимает их к своей широкой груди. Она уж научит важнейшим жизненным умениям: как погасить последний лучик надежды, как заметить любой недостаток, даже высосанный из пальца. Однажды Дария подслушала разговор матери с подругами – вторую дочь на свет производила, словно кактус рожала. Понятно, с годами ничего не изменилось.

Дария взяла тонкую прочную проволоку с двумя деревянными рукоятками на концах и принялась резать застывший, твердый куб глины. Выбрала один кусок, взвесила на руке, почувствовала, как влажная поверхность липнет к рукам. С размаху шмякнула на доску, приминая ребром ладони, большими пальцами. Кончиками пальцев отодрала красновато-коричневую массу от доски, повертела, снова со всей силой бросила на доску. Плечи, локти, запястья – энергия от рук передается глине. Размять, перевернуть, размять, перевернуть, и чтобы внутри не осталось ни единого воздушного пузырька – а то ваза лопнет при обжиге.

Единственным приятным воспоминанием детства была Мэрион. Дария еще только родилась, а Мэрион уже щеголяла чувственными изгибами грудей, талии и бедер, похожими на очертания песчаных дюн. Мэрион знакомила младшую сестру с окружающим миром уверенно, как взрослая, – и от этого Дарии становилось и легче, и тяжелей. Малышке Дарии казалось, что очки Мэрион какие-то особые и помогают читать дорожные знаки жизни, для нее, Дарии, совершенно непостижимые. Вот мама нахмурилась – почему? Дядюшка с тетушкой улыбнулись – кто знает, дружелюбно или насмешливо, а продавца в магазине вообще понять невозможно.

Мэрион когда-то рассказала Дарии про шоколадный торт, который она сама себе испекла к шестнадцатилетию. Высоченный, в три слоя горького шоколада, а сверху еще шоколадная глазурь. Каждый кусочек, как отравленное яблоко Белоснежки, таил в себе волшебную силу, только не ужасную, а прекрасную. Получалось, что Дария появилась на свет только благодаря роковому действию горького шоколада.