Белый человек - Александр Кондратьев Страница 11

— А что вы здесь делаете, в такую темень? — спросил Евгений, чтобы что-то спросить.

— Это не так уж и важно. Важно, что здесь делаете вы, — сказал учитель.

Евгения охватило недоброе предчувствие. Он внимательно посмотрел на учителя и вдруг помертвел: он знает. Это говорили его холодные глаза, это говорила его напряженная поза.

— Я задержался, мы с ребятами играли… — начал глупо оправдываться Евгений, но голос дрожал, и он возненавидел себя за эту дрожь.

— Вы собираетесь в другой стороне города, — сказал Станислав.

— Мы были в другом месте в этот раз, — Евгений продолжил свою невразумительную оборону.

— Мы же оба знаем, что это не так, — мягко, чуть присюсюкивая, сказал Станислав, как будто Евгений был его маленьким учеником.

Евгений стушевался и не нашелся с ответом.

— Евгений, — сказал учитель. — Я ведь начал с того, что у нас случился такой тяжелый день. Наш город испытал страшное потрясение. Я не уверен, что мы сможем оправиться от него. Беды — они как лавина, как снежный ком. Они превращаются в безжалостную стихию, которая сметает все на своем пути. И первый снежок, упавший на наши головы — Пейл Арсин.

— Гребаный Пейл Арсин, — машинально сказал Евгений. В последнее время в Приюте эта фраза стала чем-то вроде «Черт побери!»

— Но мало кто понял, что же такое этот Пейл Арсин, — сказал Станислав. Взгляд его сделался мечтательным, и это напугало Евгения еще больше. Но тем не менее он зачем-то спросил:

— И что же такое Пейл Арсин?

— О, — учитель улыбнулся еще шире. — Пейл — это заря нового дня. Знаешь, улицы нашего города названы в честь разных мифов. Среди них больше всего скандинавских названий, ты когда-нибудь думал об этом? Я сам посчитал! 63 — скандинавских, 50 — греческих, 19 — славянских. И это учитывая, что наш с тобой язык вобрал в себя больше греческого, чем финно-угорского. Почти все — от греческого, почти ничего — от скандинавского, понимаешь? Мы всегда хотели быть не тем, чем являлись. Мы стремились на юг, а не на север. Север — это холод и голод, а юг — изобилие и счастье. Кто виноват в том, что мы люди? Мы хотим поплотнее набить брюхо, поменьше работать, забыть о необходимости выживать. Мы стараемся забыть о том, что такое быть человеком. Мы прячем наше дерьмо в водопроводе, мы узакониваем совокупление, мы выращиваем животных на убой вместо того, чтобы охотиться на них.

Учитель распалился и почти кричал, Евгений сделал несколько неуверенных шагов назад, но учитель последовал за ним, дрожа и искрясь.

— Но история — она как колесо. Совершив полный круг, она возвращается к началу. И Пейл — это начало. Это новый человек. Это снег, который упал нам на головы. Это суровый северянин, сделанный из льда, который пришел к нам, как когда-то бог пришел к евреям. Но как и евреи, мы его не поняли и не приняли. И мы распнем его за то, что он напоминает нам, какими мы должны быть. Ты понимаешь, о чем я? Понимаешь?

Одной рукой учитель схватил Евгения за воротник, другую запустил в карман своего линялого пиджака.

Ошарашенный, Евгений мелко закивал, чтобы не раздразнить сумасшедшего.

— Если понимаешь, то ответь мне всего на один вопрос, — учитель понизил голос и зашептал, как одержимый. — Что делали люди до того, как появилось первое общество? Что делали эти люди из льда и снега?

Евгений не знал, как ответить и не хотел отвечать. Он, оробев, смотрел в опустевшие глаза учителя и молился про себя всем богам, в честь кого названы улицы в Приюте, чтобы они отвели от него беду.

— Не знаешь, а? — усмехнулся Станислав. — Они пытались выжить! — учитель рявкнул и резким движением вытащил руку из кармана. В руке его что-то блеснуло, и Евгений вдруг понял, что будет дальше. Он попытался оттолкнуть учителя. Тот вцепился в него мертвой хваткой.

Станислав сделал широкий жест рукой, будто бы выполняя ритуально действие, а потом неспешно, как-то буднично воткнул нож Евгению в рот, раскрытый от изумления, повернул лезвие и вынул обратно. Евгений медленно поднес руку к губам, поглядел на собственную черную кровь, испачкавшую пальцы, и перевел удивленный взгляд на Станислава.

Учитель улыбнулся шире, его очки блеснули, и он вогнал нож в грудь Евгения по рукоять.

— Содомиты не могут выжить, понимаешь? — сказал Станислав. — Единственное, что им остается — сгинуть. Лавина сметет их.

Это последние слова, которые услышал Евгений.

Удивительно, подумал он. Ведь я никогда не называл себя содомитом, я — не содомит, это не про меня, это слово, я не такой, это слово совсем не описывает всего, что я есть, это слово — это не я, я — больше, чем это слово, я — это…