Затерянный город Z - Дэвид Гранн Страница 11

Несмотря на неудачу, Фосетт по достоинству оценил выпавшую возможность уйти от привычных представлений. «Цейлон – страна очень старая, а древние народы обладали большей мудростью, чем нам сейчас кажется», – сказал Дас Фосетту.

В эту же весну, с неохотой вернувшись в форт Фредерик, Фосетт узнал, что Цейлон намерен посетить эрцгерцог Франц-Фердинанд, племянник императора Австро-Венгрии. В честь Фердинанда устроили грандиозный вечер, на который явились многие представители местной правящей элиты, в том числе и Фосетт. Мужчины надели длинные черные фраки с белыми шелковыми галстуками, дамы же были в пышных юбках и с трудом дышали – настолько туго у них были затянуты корсеты. Фосетт, который наверняка был в своем самом парадном наряде, производил впечатление своей властностью и обаянием.

«Он явно вызывал в женщинах восхищение», – отмечал один из его родственников, а на каком-то благотворительном мероприятии репортер обратил внимание, что «дамы подчиняются ему ^{8}, точно королю». Фосетт не встретился с Фердинандом, зато приметил кое-кого попривлекательнее – девушку на вид не старше семнадцати-восемнадцати лет, с бледной кожей и длинными каштановыми волосами, зачесанными наверх и заколотыми на затылке. Такая прическа подчеркивала тонкие черты ее лица. Звали ее Нина Агнес Патерсон, она была дочерью колониального судьи.

Хотя Фосетт никогда не признавал этого, он наверняка ощутил тогда какие-то из тех желаний, которые так его ужасали. (Среди своих бумаг он хранил предупреждение гадалки: «Самые большие твои несчастья – от женщин, которых сильно к тебе влечет, и тебя к ним сильно влечет, хотя они чаще приносят тебе печаль и бесчисленные бедствия, чем что-нибудь другое».) Принятые в обществе традиции не позволяли ему самому подойти к Нине и пригласить ее на танец, поэтому он вынужден был найти кого-нибудь, кто бы официально представил его, что он и проделал.

При всей своей жизнерадостности и порывистости Нина была весьма образованной девушкой. Она говорила по-немецки и по-французски, изучала географию, религиоведение и Шекспира. Кроме того, ей, совсем как Фосетту, были присущи стойкость (она выступала в защиту прав женщин) и независимость интересов (ей нравилось исследовать остров и читать буддийские тексты).

На другой день Фосетт написал матери, дабы сообщить ей, что он встретил идеальную женщину, «ту единственную, на ком я хочу жениться». Нина жила со своей семьей на противоположном конце острова, в Галле, в большом доме, полном слуг, и в процессе ухаживания Фосетт совершал туда паломничества. Вскоре он начал звать ее Злючкой (как заметил один из родственников, «за ней всегда должно было оставаться последнее слово»), а она, в свою очередь, называла его Песиком – из-за его цепкости и упорства. «Я была так счастлива, я могла лишь восхищаться характером Перси – он был такой строгий, серьезный и щедрый мужчина», – позже расскажет Нина репортеру.

29 октября 1890-го, спустя два года после их знакомства, Фосетт сделал предложение. «Моя жизнь не имела бы смысла без тебя», – сказал он ей. Нина сразу же дала согласие, и ее семья устроила по этому поводу праздничный вечер. Однако, по словам некоторых родственников, нашлись члены семейства Фосетт, противившиеся этой помолвке и лгавшие Фосетту, уверяя его, что он ошибается, считая Нину леди в истинном смысле слова, – иными словами, намекая, что она не девственница. Не совсем ясно, почему его семья возражала против этой свадьбы и пускала в ход такое обвинение, но, по-видимому, главным вдохновителем этих козней стала мать Фосетта. Много лет спустя Фосетт подчеркнет в письме Конан Дойлу, что его мать была «глупой старухой, и притом уродливой старухой, вот почему она так ненавидела» Нину – и что ей «было за что мстить». Тем не менее в то время ярость Фосетта обратилась не на мать, а на Нину. Он написал ей письмо, где утверждал: «Вы – не та чистая юная девушка, которой я вас считал». Затем он разорвал помолвку.

Несколько лет они не поддерживали друг с другом никаких отношений. Фосетт оставался в форте, откуда ему была видна водруженная высоко на скале колонна, посвященная памяти голландской девушки, которая в 1687 году, после того как ее оставил жених, прыгнула отсюда в пропасть и разбилась насмерть. Между тем Нина вернулась в Великобританию. «Мне понадобилось много времени, чтобы оправиться от этого удара», – позже рассказывала она репортеру, утаивая при этом истинную причину решения Фосетта. В конце концов она встретила армейского капитана Герберта Кристи Причарда, который либо был в неведении относительно возводимого на нее обвинения, либо не хотел выдавать ее. Летом 1897 года они поженились. Но пять месяцев спустя он умер от церебральной эмболии. Как выразилась Нина, «судьба уже во второй раз жестоко обрушилась на меня». За считаные минуты до смерти Причард твердил ей: «Иди… и выходи за Фосетта! Вот настоящий муж для тебя». К тому времени Фосетт уже обнаружил, что его семья прибегла к обману, и, по словам одной его родственницы, писал Нине, «умоляя принять его обратно».

«Я думала, что во мне уже не осталось к нему любви, – признавалась Нина. – Думала, что он своим жестоким поведением давно убил ту страсть, которую я к нему питала». Но когда они встретились снова, она не могла найти в себе силы оттолкнуть его: «Мы посмотрели друг на друга, и счастье захлестнуло нас, на сей раз – неодолимое. Мы снова обрели друг друга!»

31 января 1901 года, через девять дней после того, как умерла королева Виктория и завершилось длившееся почти шестьдесят четыре года царствование, Нина Патерсон и Перси Гаррисон Фосетт наконец поженились. Затем они стали жить вместе в цейлонском гарнизоне. В мае 1903 года у них родился первенец – Джек. Он был похож на отца, от матери же он унаследовал более светлую кожу и более тонкие черты лица. «Необыкновенно красивый мальчик», – писал Фосетт. Джек казался сверхъестественно одаренным ребенком – по крайней мере, так считали его родители. «Он побежал уже в семь месяцев, он свободно болтал уже в год, – хвастался Фосетт. – Он всегда всех обгонял и обгоняет, и физически, и умственно».

Хотя Цейлон и стал для его жены и сына «раем на земле», Фосетта начали раздражать тесные рамки викторианского общества. Он слишком любит уединение, слишком амбициозен и упрям («отважен до безрассудства», замечает один из его знакомых), слишком любознателен, чтобы вписаться в офицерскую среду. Жена несколько смягчила его своенравие, однако он, по собственному выражению, сохранил «привычку во всем полагаться только на себя» и по-прежнему был полон решимости вести «поиски собственных путей в жизни, избегая проторенных дорог».

Эти пути привели его к одной из самых необычных фигур Викторианской эпохи – Елене Петровне Блаватской, или, как ее обычно именовали, мадам Блаватской. Одно время, в конце XIX столетия, Блаватская, провозглашавшая себя медиумом, казалось, стояла на пороге основания целого религиозного течения, которому суждена долгая жизнь. Мэрион Мид, один из ее самых бесстрастных биографов, писала, что при ее жизни люди по всему миру яростно спорили, кто она – «гений, хитроумная мошенница или просто сумасшедшая. Тогда уже можно было подобрать отличные доказательства для каждого из этих трех утверждений». Блаватская родилась в России в 1831 году, она была низенькая, тучная и пучеглазая, с ее многочисленных подбородков свисали складки кожи. Лицо у нее было очень широкое, и некоторые подозревали, что на самом деле она – мужчина. Сама она утверждала, что является девственницей (в действительности у нее было двое мужей и внебрачный сын) и воплощением аскетизма (выкуривая до двух сотен сигарет в день и бранясь как извозчик). Мид пишет: «Она весила больше других, ела больше других, курила больше других, ругалась больше других, и при этом она описывала небеса и землю такими словами, по сравнению с которыми все предыдущие теории казались ничтожными». Поэт Уильям Батлер Йейтс, подпавший под ее чары, уверял, что она – «человечнее всех живущих».