Собачья старость - Надежда Нелидова Страница 11

Нинка эту историю по просьбе матери дома несколько раз рассказывала. У Фисы в этом месте каждый раз в груди от гордости спирало дыхание. Утирала влажные углы рта платком – жалела, что никто больше не слышит.

Коробками с шоколадом, бижутерией там, безделушками, картинками в рамочках – Нинка их называет «бонусиками» – дом завален. Но золото, камушки или деньги – упаси Бог. Нинка такие предложения на корню пресекает. И матери строго разъяснила:

– Это расценивается как взятка. Подсудное дело. Мигом с места вылетишь. Доброжелателей хватает.

Фиса охала, кивала. Нельзя, нельзя, доча, такой работы лишаться – работка завидная, не бей лежачего. Покланяются, отвезут-привезут, немалые денежки отвалят, на хорошие премиальные потом начальство расщедрится. А Нинка себе пару раз щёлкнет мобильником, сфоткает «ракурсы» – и обратно в уютный кабинетик, в мягкое кресло под кондиционером. Это тебе не кирпичи класть под дождём, не горшки из-под шизиков выносить, как мать всю жизнь выносила.

Квартирку в центре города Нинке благодарный клиент из жилищного отдела организовал. На семейном совете пораскинули мозгами: решили ту квартиру сдавать в наём – какая-никакая копеечка в общий котёл закапает. А сами в бабушкиной избе проживут. Даром что изба, а в ней и ванна с тёплым туалетом (клиент из «Водоканала» от общей трубы нитку протянул), и новенькая газовая плита с колонкой (газовикам тоже требуется недвижимость оценивать).

– Тритатушки – тритата, жили-были три кота! А мы с Толюшкой к окошку подойдё-ом, на улочку погляди-им… Вон ма-альчик откуда-то идёт… Вон ещё-о мальчик идёт… Вон ещё маль… Да не с нашего ли огорода они, шельмецы, идут?!

Куда девалось благостное умиротворённое воркование бабы Фисы? Толюшка в одну секунду водворён в кроватку, недоумённо вертит головой и таращится вокруг. А баба Фиса, в разлетающихся широких юбках, фурией вылетает на улицу.

В мгновение ока настигает пацанов, вытрясает рубашонки: так и есть, гадёныши, нарвали помидоров. Помидорки янтарные, прозрачные, сладкие – называются «медовая капля». Ну же погодите, вечером вам баба Фиса медовую каплю устроит – не каплю – ливень с градом и ураганным ветром. Визит с мощной разборкой на дому обеспечен.

Огород для их семьи – кормилец номер один. Анфисина пенсия, Нинкина зарплата, деньги от квартирантов – малая толика в сравнении с тем, что приносит огород. В любую погоду – с апреля по октябрь – баба Фиса торгует на местном рынке. Там для огородниц поставлен специальный струганный навес, с табличкой «Частный сектор». Хорошее, сытное место – Нинка по блату заполучила.

Баба Фиса дожидается вечера – по вечерам Нинка возит Толюшку в развивающую группу «Крепыш». Набивает корзины огородными дарами, садится в трамвай, спешит на своё законное место под навесом. Вешает на шею жетон с удачливым круглым, крепким номером «8». Расстилает нарядную клеёнку, красиво, аппетитно выкладывает зелень и овощи – чтобы не увяли, спрыскивает водой.

Как раз в эти часы народ идёт с работы домой, мамочки разбирают детишек из садиков. Рядом санаторий «Мать и дитя» – после казённого-то ужина тянет на лёгонькое, домашнее, на витамины, на фрукты-овощи.

Баба Фиса, наконец, облегчённо кряхтя, садится, вытягивает гудящие руки-ноги. Для неё рынок – вроде каждодневного сеанса релаксации. Отходит душой и телом: вертит головой на гуляющих, сплетничает, посмеивается над товарками. Ну не могут мирно ужиться старухи: вот опять что-то не поделили две Машеньки.

– Пьянчужка ты, и всю жизнь пьянчужкой была! – ругается сухопарая сутулая Машенька Большая. – От тебя завсегда тройным диколоном за версту разит! Тьфу на тебя!

– Дык… От ридикулита пользуюсь! – смущённо оправдывается кругленькая Машенька Маленькая, а у самой нос предательски алеет.

Вот так огрызнутся, расплюются, а назавтра подружки снова вместе с корзинками идут – не разлей вода. Напротив в ряду маленькую старушку выписали из больницы, рассказывает:

– Невестка устроила, палата люкс. Шика-арно лежала, барыней. Тут цветной телевизор, тут махонький холодильник, тут беда. Так-то беда в конце коридора одна на всех. А у меня персональная, без очереди.

Само собой, вся рыночная старушня, которых невестки не устраивают в палаты «люкс», взвивается в предвкушении:

– Чтой-то за беда, да ещё персональная, да ещё чтоб очередь за ней выстраивалась?!

Баба Фиса работала санитаркой, она знает. После всевозможных догадок, предположений и головоломок в рядах, снисходит к растрёпанной, вспотевшей несчастной старушонке, которая уж и не рада, что похвасталась.

– Тёмный ты человек, Прокопьевна. Не беда, а биде. Тазик такой с педалью, фарфоровый, с фонтанчиком…

Дальнейшие разъяснения бабы Фисы выдержат разве что просолённые старушечьи уши. Хохот, плевки, ахи-охи, комментарии («Фарфо-оровая? Для этого дела?!»)

После всеобщего безапелляционного резюме: «Совсем совесть потеряли. Тьфу!» – волнение в рядах потихоньку утихает. Баба Фиса сегодня на коне, не может так сразу успокоиться. Победно озирается – и находит-таки зацепку в виде стайки полураздетых от жары девчушек:

– От, эти… С нитками в задницах. Пупастые. Срамота.

Столь безотказный приём всегда имеет у публики успех и поддержку. Срабатывает и на этот раз.

– И не говори, Фиса. Пуза к позвонкам прилипли, а сиси вываливаются. Их, сиси-то, нынче из шприцов закачивают. По телевизору показывали: тягучее чтой-то, прозрачное. Ну, сопли и сопли. Чуть не выблевало.

– Заголились, ни стыда, ни совести. Нате, мол, мужики, кидайтесь на готовенькое. Тьфу!

– Ага! На фонтанчиком орошённое…

Сама баба Фиса, да и все бабули одеты в затрапезные старенькие платья – из советского ещё, по талонам, дефицитного ситцу: сносу ему нету. Когда-то пёстрые, сейчас выцвели, истончились от многолетних стирок, стали совершенно прозрачные. Пронизанные беспощадным солнцем, старухи не подозревают, что в эту минуту далеко до них самым смелым стриптизёршам.

Ветерок то игриво треплет, то плотно облегает их немолодые тела ветхим ситчиком. Под ним просматривается всё-всё: широко расставленные бугристые ноги в семейных мужских трусах, свесившиеся через бельевые резинки чудовищные высохшие коконы животов, дряблые груди, по случаю жары не упакованные в бюстгальтеры… Старухи не подозревают об этом, потому их нагота непогрешима.

– Тритатушки, тритата, жили-были три кота!

– Мам, ну заладила. Уши намозолила своим «три-та-та». Что, других припевок нету? Врач что говорила? У ребёнка тормозится развитие.

А Толюшке нравится про котов. Просит снова и снова, радуется, гулит, болтает ручками-ножками.

– Толюшка, поцелуй бабушку!

Внук прижимается губами к морщинистой щеке, старательно дует – получается: «пук».

– Мужичок мой расхороший! У кого сладкие глазыньки слипаются? Кому пора спатеньки? Анатолию нашему Батьковичу!