If I’ve got to go – если надо ехать - Елена Мищенко Страница 11

Не сразу была выбрана тематика пластических образов. Рыбачук и Мельниченко объездили много населенных мест Украины, знакомясь с народными обрядами. Результатом длительных творческих исканий стала огромная и по размерам и по значимости пластическая композиция, в основу которой была положена ценность человеческой жизни. 1600 квадратных метров рельефов представляли образы основных символов человеческой жизни: рождения, любви, деятельности и смерти. Естественно, что сами методы изображения были стилизованными, ибо такие темы не допускали возможности их отражения в чисто соцреалистической манере. А это многих раздражало. Ограниченное воображение чиновников не могло переварить такой подход к искусству.

И вот еще до окончания работы над рельефами в «Строительной газете» появляется статья кандидата архитектуры В. Костина «Эксцентрика печального символа» – не то статья, не то фельетон в рубрике «Сатирическим пером». Статья злобная, клеветническая и ничем не оправданная. Авторы Стены обвиняются в формализме, в некоей «неопластике», якобы взятой за границей и уже критикуемой за рубежом. В ней было мало сатиры и много желчи.

Статья эта настораживала, так как в чиновничьих кругах в 60-70-е годы велась беспощадная борьба со всякими проявлениями новаторства в искусстве. И плоды такой борьбы были уже налицо. Так, например, в одном из крупнейших ресторанов на станции метро «Крещатик», было сделано два отличных керамических панно художником-монументалистом Иваном Литов-ченко. Работа была очень напряженной, и на последнем этапе художники работали почти круглосуточно. Перед открытием объект посетил секретарь ЦК Скоба. Он потребовал от художников разъяснения по поводу всех деталей. На следующий день явились строители, набили на панно сетки арматуры и забетонировали их навсегда.

К счастью, мнение лихого искусствоведа Костина не разделяли крупные деятели культуры: проф.

О. Швидковский, лауреаты Ленинской премии Ю. Градов и Л. Лезин, искусствовед В. Толстой и многие другие. Журналист Л. Хазан приводит письмо В. Толстого, адресованного авторам Стены: «Пишу сразу после конгресса в Германии, где я показывал слайды. Ваша новая работа даже в таком незаконченном виде произвела сильное впечатление, была встречена с одобрением аудиторией (а в ней искусствоведы из Италии, Нидерландов, Швеции, Бельгии, Польши и т. д.)».

Общими усилиями деятелей культуры Стену памяти удалось отстоять. Оказалось, однако, что не надолго. Озлобленные чиновники от искусства знали свое дело. Высокие инстанции, вдруг проявив крайнюю озабоченность о своих согражданах, стали терроризировать авторов тем, что поступают жалобы трудящихся на безыдейность этого произведения. Жалобы авторам не показывали, но это послужило поводом для создания множества комиссий: сначала одной, потом – другой, потом – третьей, в которые, кроме чиновников, включались заранее преданные архитекторы и художники.

Работа приближалась к концу, была решена и судьба Стены. За нее пытались вступиться такие крупные фигуры, как Амосов, Бажан, Антонов, но все было тщетно. Трагедия произошла в зимний морозный день, когда погода не давала авторам работать. К Стене подъехали машины с людьми в штатском и военное руководство с ломпасами, а также УАЗы с милиционерами. У Стены выставили оцепление, за ним поставили заборы и, наконец, заколотили досками саму Стену. Ни авторов, ни их знакомых к этому месту не подпускали. «Не положено!» Тринадцать лет каторжной работы больших художников пошли насмарку. После этого был предпринят лицемерный шаг – предложили той же мастерской института Киевпроект за особое вознаграждение по отдельной смете разработать «проект капитального декорирования Стены памяти», то есть предложить меры по уничтожению рельефов.

Уничтожить Стену было невозможно, так как она служила подпорной стенкой основания холма, на котором находился колумбарий. Стену зашили арматурными сетками поверх рельефов и лихорадочно начали заливать бетоном из подъезжающих миксермобилей и самосвалов. Так было похоронено одно из крупнейших произведений монументального искусства на Украине. Нужно сказать, что его похороны обошлись государству дороже, чем создание. После этого притормозилась работа и по другим элементам оформления. Скамьи, чаши, фонтаны были забыты. Среди всех элементов благоустройства вспомнили только о мусорных баках.

Такое отношение к памяти умерших и погибших нам было уже не в новинку. Прошло 60 лет со дня трагедии в Бабьем Яру, где лежат 200 тысяч расстрелянных, прошло два конкурса на мемориал, уже давно стоят памятники в местах массового уничтожения жертв фашизма, а в Бабьем Яру так все еще ничего нет. Провели третий конкурс через 60 лет на создание мемориальнообщинного центра, названного сначала культурнообщинным с кружковыми комнатами, аллеей фестивалей, кафетерием, актовым залом и т. д. Трудно себе представить, чтобы в Майданеке, Бухенвальде, Треблинке кто-нибудь позволил создавать подобные сооружения. Гуляя по аллеям кладбища Пер-Лашез я видел памятники, посвященные жертвам этих массовых уничтожений, несмотря на то, что ни Франция, ни кладбище Пер-Лашез не имели к этому прямого отношения. Это символы памяти, которые нужны человечеству, и о которых забыли на Украине.

Заниматься вопросами памяти разрешается только в индивидуальном порядке, а это тоже связано с невероятными трудностями. Нам со скульптором Куликовым поручили сделать проект памятника безвременно погибшей дочери управляющего делами Совета Министров Украины. Мало того, что мы сделали рабочие чертежи, мы выполнили шаблоны в натуральную величину. В течение трех месяцев привозили камни основания, но каждый раз они оказывались не того размера. Если бы не высокая должность заказчика, памятник бы не выполнили и до сих пор.

Мне пришлось проектировать памятник для умершей супруги замечательного художника Сергея Федоровича Шишко. Он ждал около года, пока ему привезут обещанные гранитные камни из коростышевского карьера. В конце концов он не выдержал и пошел к заместителю председателя Совета Министров. Чиновники зашевелились. Он позвонил мне и попросил подойти с ним в Управление нерудных материалов, которое располагалось напротив присутственных мест. Очевидно, звонок от высокого начальства подействовал. Секретарша мгновенно проводила нас в кабинет начальника, который долго тряс нам руки, а потом заявил:

– Вы видите, до чего забюрократились эти чиновники. Ничего, сейчас он у меня получит. Сейчас вы увидите, как я с ними разговариваю. Мария Петровна, давай Нестеренко ко мне в кабинет. Совсем распустились, понимаешь ли. А вы присаживайтесь.

Вошел жизнерадостный Нестеренко с папками в руках.

– Вызывали?

– Что же это ты себе позволяешь? Кто разрешил тебе издеваться над уважаемыми людьми? Я уже получил свое из-за тебя и тебе обещаю большие неприятности.

– Извините, Николай Сергеевич. Это вы по поводу чего? Если по поводу блоков на Родину-мать, то гранит давно отгружен и передан на полировку.

– Причем тут мать? Ты художника Шишкина знаешь? Как это не знаешь? Во всех музеях его картины. А, времени нет ходить по музеям? Медведей в лесу видел на конфетах? Так вот он перед тобой, а я должен сегодня доложить, что его заказ выполнен. Пока поставлю тебе на вид, а если за три дня не выдашь ему обработанный гранит, мы с тобой поговорим по другому.