Паводок - Юнни Халберг Страница 11

— Связь-то между собой поддерживаете? — спросил Стефан.

— Это зачем бы?

Он извинился за вопрос. Я сказал, что извиняться не за что, и в свою очередь спросил:

— Ты с Робертом говорил?

— Нет, после той истории с Леной не говорил.

— Он давно все забыл. Романов у него с тех пор было немеряно.

— Не-ет, Роберт ничего не забывает. Как-то раз звонил мне в Осло, угрожал.

— А я говорю: забыл он. Ты бы привлек его к какому-нибудь делу, по-моему, парню надо отвлечься.

— Мне так не кажется. — Он открыл кофр, достал свежий номер журнала «Фотография».

Я начал думать про оползень, прямо как наяву его увидел, а заодно вспомнил, что Мелхус стоит почти сплошь на глине. Я поерзал на сиденье, побарабанил пальцами по баранке. Туман слегка поредел. Мимо тянулись зеленые поля. Поодаль на прошлогодней стерне паслась в тумане косуля. А я мысленно видел оползень, скользящий вниз, к реке, и автомобиль на этой земляной глыбе.

Полицейское управление размещалось в сером бетонном здании, опоясанном длинными рядами окон; там же находились городской суд, конторы судебного исполнителя и винной монополии и еще кой-какие учреждения. Здание выходило на автостоянку с видом на церковь и городской парк, где каждую весну школьники готовились к экзаменам и крутили романы. Я поднялся на второй этаж. В паспортном столе Хенрик Тиллер разговаривал через барьер с одной из тамошних сотрудниц. Увидев меня, он вышел в коридор.

— В полпятого тебе надо быть здесь. У нас встреча с ленсманами [2], надо договориться насчет того, как будем принимать людей в Народном доме, — сказал он.

— Принимать людей? Неужто время уже не терпит?

— Ну, кое-кто придерживается противоположного мнения, — усмехнулся он.

Хенрик Тиллер — натура ироническая. Что ему ни скажи, он непременно отпустит ехидное замечание или хотя бы иронически на тебя взглянет. Сейчас он смотрел на меня так, что я сразу понял: что-то происходит, и узнаю я об этом, только если спрошу. Я двинулся дальше по коридору. Он тоже. Мы прошли мимо его кабинета. Побольше моей клетушки. Хенрик Тиллер — инспектор, потому и кабинет у него просторней, чем у рядового сотрудника. Он принялся насвистывать. Я остановился у своей двери, обернулся к нему, хотел сказать, что до стула меня провожать незачем, и тут заметил у себя в комнате Сив.

— Она уже давно ждет. Поговорить хочет с тобой, — сообщил Хенрик.

Я глянул в дверное стекло. Сив сидела у окна, с каким-то журналом на коленях, и смотрела на мой стул. За последнее время она несколько раз мне звонила. На слух голос казался необычным, в нем сквозил некий подспудный тон — растерянность, что ли, — отчего у меня щемило под ложечкой. Я присмотрелся. Она похудела, отрастила длинные волосы, покрасилась в рыжий цвет. И лицо у нее от этого изменилось. Словно помолодело.

— Я же говорил, чтобы она не приходила сюда.

— Ей надо обязательно с тобой потолковать, — тихо сказал Хенрик.

Сив взглянула на дверь, и я поспешно шагнул назад. Хенрик с любопытством наблюдал за мной. Я прислонился к стене, скрестил руки на груди.

— По-моему, у нее важное дело, — заметил Хенрик.

Мне помощь общественности не требуется. Я так ему и сказал и попросил не лезть в мою личную жизнь.

— Тогда не притаскивай ее сюда, эту свою жизнь, — отпарировал Хенрик, потом глаза у него опять заблестели, уголки губ поползли к щекам.

С Хенриком я о Сив не говорил, и вообще никому про это не заикался. Не хотел выдавать, что последние четыре месяца ни о чем другом думать не могу. Хенрик — парень веселый, дружелюбный, но, по-моему, он считает, что люди, которые живут вместе, непременно друг друга обманывают и иначе просто не бывает. Помню, он насмехался над своим братом, когда того однажды ночью нашли в сугробе, полузамерзшего и вдрызг пьяного. Брат узнал, что девушка, в которую он влюблен, завела шашни с другим, напился до бесчувствия и лег в сугроб, чтобы до смерти замерзнуть. Хенрик после твердил, что его младший братишка вечно делает из мухи слона: это ж надо — превратить такую пустяковину, как баба, в вопрос жизни и смерти! Братишка может поиметь кого угодно, а вместо этого решил помереть в снегу из-за девятнадцатилетней соплюшки. Он считал меня чудиком, ведь я говорил, что с женщинами дело вправду может идти о жизни и смерти. «Вот из-за таких, как ты, народ и верит во всяких там святочных гномов», — сказал Хенрик, а когда я поинтересовался, при чем тут святочные гномы, он фыркнул: «Очень даже при чем, Стейн Уве, очень даже».

Хуже всего, что держался он чертовски уверенно и народ безоговорочно ему доверял. Он мог навешивать людям на уши лапшу, а они принимали все за чистую монету — такой уж он человек. Не знаю, понимают ли другие в управлении, насколько опасно возлагать на него столько ответственности. Думаю, Коре сомневался, когда выдвигал Хенрика. Но иначе поступить не мог. Хенрик был надежный, хладнокровный, умел быстро принимать решения. Он имел награды, а что получил он их оттого, что никогда не рисковал и не позволял втягивать себя в истории, которые могли ему повредить или усложнить жизнь, никакой роли не играло.

У меня в кабинете зазвонил телефон. Сив вздрогнула.

Я поспешил к коммутатору и попросил дежурную телефонистку перебросить звонок в кабинет Туве.

Звонила мама. Деду стало хуже. Он уже некоторое время хворал, но теперь совсем плох. Она спросила, не могу ли я приехать. Я взглянул на часы. Успею. И сказал, что сейчас приеду. Мама поблагодарила. Хорошо, что я беспокоюсь о дедушке. Он ведь вправду плох. А папа сидит себе и в ус не дует.

Я повторил, что сейчас приеду.

— Спасибо, Стейн Уве, — мягко сказала она.

В коридоре ждал Хенрик.

— С дедом плохо. Надо ехать. Скажи Коре, к совещанию вернусь. — Я пошел к выходу.

Дом стоял на прогалине, у негусто поросшего деревьями склона, всего на несколько сотен метров ниже границы лесов. Здесь прошло мое детство. Я остановился возле дровяного сарая. Дедов дом обветшал. Ветряная мельничка, которую он соорудил у дорожки, опрокинулась. Штабель досок, из которых отец уже столько лет собирался построить мастерскую, так и лежал под драным брезентом. Я обернулся. Мама стояла у окна, смотрела на улицу. Вздрогнув, как от озноба, я попытался придумать благовидный предлог и смыться отсюда. Но речь-то не о родителях. Я расстегнул тужурку и вошел в дом.

Обнял мать. Странное все-таки ощущение — обнимать родную маму.

— Ну, как вы тут?

Она покачала головой.

— Выкарабкается дед. Сама знаешь, какой он.

— Да ведь ему как-никак восемьдесят пять.

Из комнаты доносился перестук клавиш компьютера — отец шуровал в Интернете. Потом все стихло.