Девять - Анджей Стасюк Страница 11

– Это специальное масло, – сказала она.

Натерла ладони, а потом пустила тонкую струйку ему на спину. Он почувствовал холод, но когда она коснулась его кожи, перестал об этом думать. Начала с боков. Мяла сильно, почти грубо. Ногти у нее были коротко острижены. Потом ниже, аж до ягодиц, потом снова вверх. Хватала пальцами тело, словно это был толстый материал или резиновая оболочка манекена. Ему стало тепло, он почувствовал себя вещью и снова стал думать о безопасности, которая на этот раз ассоциировалась с резким запахом ее пота. Она не пользовалась дезодорантом. Он закрыл глаза и спрятал лицо в сгибе локтя. Ему казалось, что она черпает из его тела полными горстями, лепит из него шарики, кубики и непонятные, только что изобретенные ею фигуры, разбрасывает их по квартире, распихивает по углам, затыкает то под кухонную мойку, то за батарею, прилепляет под подоконник; эту материю поглощает пыль, которая облепляет ее, как детский пластилин, и никто-никто никогда уже о нем, Павле, не спросит. Это было совсем не больно. Он был как тесто, тяжелое и легко прилипающее к рукам. Нервы, кровь и зрение пропадали в этой массе, похожей на оконную замазку или полуживую плоть. Все новые куски легко отделялись от его тридцатичетырехлетнего тела, словно оно было одноразовой дешевой дрянью. Скоро он почувствовал холод на голых ребрах. Ее тонкая ладонь проскользнула внутрь и начала тискать легкие, кусок за куском извлекая их пористую ткань и лепя из нее розовые комки размером с пончик. Павел подумал, хорошо бы сохраниться в таком раздробленном состоянии, пусть его сознание угаснет, но не совсем, и когда-нибудь, неизвестно когда, пусть его снова слепят в соответствии с нормами того времени. Но потом ему пришло в голову, что квартира слишком мала и не сможет вместить его всего, в ней не найдется столько закутков, чтобы запрятать там все комки, кусочки и шарики. Ему совсем не хотелось оказаться на помойке, в глубине этого темного двора, где отовсюду, куда ни глянь, торчали стены, а в окнах мелькали белые рубашки – там размещались какие-то конторы, – но основными обитателями здешних мест все же были вечный полумрак и застывший воздух. И еще кошки. Они постоянно воевали за жратву в стальных контейнерах. По ночам их вопли заглушали шум с улицы. И хотя он собирался перевоплотиться в не совсем живую материю, эти вечно голодные твари наверняка бы его растерзали, уж попытались бы точно. Тут Павел почувствовал, что ее руки коснулись сердца.

– Ну вот, – сказала девушка. – Теперь все зажимы сняты.

Она похлопывала его открытыми ладонями. Мягкие влажные звуки наводили на мысль об ударах по сырому мясу. Но ему было хорошо. Он попробовал представить, как под черной блузкой подпрыгивают ее большие груди, как ударяются друг о друга со звуком, похожим на шлепки ладоней по спине. Павел сказал ей, чтобы передохнула.

– Ладно, – сказала она.

Он перевернулся на спину, и было видно, что у него стоит. Но она сидела боком и не обращала на него внимания. Ее лоб блестел от пота. Она была полноватая. Сейчас он это заметил. В ухе – серебряная сережка.

– Ты где живешь?

– На Праге.

– Что ты чувствуешь, когда это делаешь?

– Ничего.

– Ничего? Тебя это не возбуждает?

– Что?

– Ну то, что массируешь меня.

– Это должно расслаблять, а не возбуждать.

– А что тебя возбуждает?

Она пожала плечами, а он протянул руку и коснулся ее груди. Она не отреагировала никак. Не пошевелилась, не взглянула. Его жест был из реального мира, в котором не было тайн. Он воспользовался этим. Другую руку всунул себе в трусы.

– Все зря, – произнесла девушка. – Не будет никакого положительного результата, опять перенапряжение и заблокированные каналы.

Он сунул руку ей под блузку и нашел сосок. Осторожно сжал его пальцами и стал вращать. Никакой реакции. Он нащупал другую грудь. Она показалась ему даже тяжелее той, которую он только что оставил. Потом он встал на колени на своей подстилке, прижался к ее спине и сжал руками обе груди. Со стороны они оба выглядели довольно странно. Она легко подалась вперед, но это был не защитный жест, просто ей нужно было опереться локтями о колени, чтобы сохранить равновесие. Он коснулся губами ее волос. Их давно не мыли. Он видел белый пробор.

– Я еще тайский массаж знаю.

– Это как? – спросил он и прижался к ней еще сильнее, засунув правую руку ниже, на живот и обнаружив там три складки жира и утопленный в них пупок.

– Его делают ногами. Ты ляжешь на пол, а я просто буду по тебе ходить.

– Хоть ботинки-то снимешь?

– Да. Чтобы не блокировать энергию.

Ему это тоже понравилось, хотя иногда он задыхался. Он лежал на животе, рядом была полка с книгами, за которую ей приходилось держаться, чтобы не съехать с его натертой маслом спины. Он чувствовал, как девушка по щиколотки проваливается в его тело. Кожа и мясо расступаются, и она бродит во внутренностях – теплых, скользких, невосприимчивых к боли, словно их сделали из разноцветной пластмассы, покрыли и наполнили некоей инертной массой. Перед началом массажа он попросил ее снять джинсы. Она подчинилась с тем же безразличием, с каким позволила слизать ей пот со лба.

«Пусть не живая, зато теплая – сойдет», – повторял он про себя, прекрасно зная, что делает. Он представлял себе, что ее пальцы копаются в его внутренностях, как в горячей грязи. Его мысли все бродили вокруг материи, он представлял ее как нечто старое и бесформенное, неброское, безучастное, неподвижное и пассивное.

После того как он объяснил, чего от нее хочет, она, безучастно вставая на колени около стула, попросила включить радио, тишина ей будет мешать. Он пошел к приемнику, повернул ручку и тут вспомнил о времени.

Голос в трубке был низкий и неповоротливый. Наверняка его владелец давно сидел и еще долго не собирался вставать.

– Нету. По этому телефону он бывает только в пятнадцать.

– А по другому?

На том конце провода засмеялись и положили трубку. Он остался стоять, слушая гудки и глядя на исцарапанный корпус телефона-автомата. Бетонный потолок нависал здесь так низко, что до него можно было дотянуться рукой. Наверху трамваи, грохоча, разъезжались на все четыре стороны света. Здесь была центральная точка, а он был в ней, и ему хотелось плакать, но он забыл, как это делается, и не мог вспомнить. Кто-то оставил запах духов на черном эбоните. Он ухватился за это ощущение, крепче прижал щеку к трубке, но прикосновение было холодным, липким и печальным.

– Говорит или сломат? – услышал он за спиной.

– Сломат, – ответил Яцек, и вьетнамец в синей ветровке, улыбнувшись ему, пошел искать другой автомат.

Можно было еще немного постоять тут, вроде бы по делу, с трубкой в руке. Он начал крутить диск и прерывать случайные соединения, семьдесят два, тридцать, ноль-ноль, еще раз, потом четыре двойки, три пятерки, шесть, – все для того, чтобы только не уходить отсюда. В какой-то момент в трубке раздался женский голос, но он услышал только начало слова «алло!»