Канон, звучащий вечно. Книга 3. Любовь на Итурупе - Масахико Симада Страница 11

– Почему?

– На острове проще быть как все.

Мария Григорьевна знала это из личного опыта, по тому, как относились к ней жители острова. За словами «шаманка», «ведьма» скрывались страх и презрение. На острове, где все знают друг друга, быть иным – мучение. В Курильске, выходящем на Охотское море, многолюдно, там можно найти человеческое тепло. Но на побережье Тихого океана и захочешь помочь, а некому – вокруг ни души. Сам остров похож на место ссылки, и если с тобой никто не хочет общаться, как жить дальше? Для меня это был не пустой разговор: неизвестно, вдруг и я окажусь в таком же положении, как эта семья. На самом деле существовала причина, по которой я оказался у Марии Григорьевны. Чтобы застраховать себя от одиночества, мне нужна нить, которая свяжет меня с ее семьей, как красная нитка, брошенная Ниной.

– Я могу еще прийти к вам? – спросил я.

– В любое время, – ответила Мария и глубоко вздохнула, будто со свистом пронесся ветер.

Пока я спускался с заросшего бамбуком холма, оставив горную хижину за спиной, Костя на расстоянии пяти метров следовал за мной. Я остановился и оглянулся – Костя тоже остановился, словно бы испугался меня, и посмотрел вверх. Кажется, никакого дела у него ко мне не было. Над головой послышалось жужжание, будто слепни вокруг кружились. Я тоже глянул вверх и увидел самолет с пропеллером. «Кокусай коду» наверняка отправился в аэропорт за пассажирами.

– Аэропорт далеко? Пешком можно дойти?

Костя застенчиво улыбнулся, подбежал ко мне и сказал, что проводит до аэропорта. Он достал из кармана брюк какой-то осколок, похожий на кусок кирпича, протянул мне и пошел вперед по дороге: две автомобильные колеи, проложенные в грязи. Кажется, Костя дал мне осколок глиняного сосуда периода Дзёмон, [5]на неровно обожженной поверхности виднелся узор в виде раковин.

– Это подарок? – спросил я.

Костя ответил по-японски:

– В знак дружбы.

У него наконец появилась возможность поговорить на языке, которым он давно занимался самостоятельно, и Костя старался изо всех сил.

– Ты нашел его здесь, на острове? – спросил я.

Костя кивнул и показал пальцем на огромную сосну, жестами объясняя, что нашел осколок под ней. Глиняный осколок безмолвно свидетельствовал о том, что несколько тысяч лет назад на этих землях жили охотники.

– Вы скучаете?

Мне приходилось говорить правду: все равно Костя читал мои мысли раньше, чем я успевал ему ответить:

– Да, скучаю. Я не привык к одиночеству на острове, как ты. И двух недель не прошло, как я приехал сюда, но мне кажется, я прожил здесь уже полгода.

Мой юный друг спросил меня, будто понял, о чем я говорил сам с собой:

– Вы хотите увидеть Нину?

– Тебе, Костя, я отвечу честно, потому что мы с тобой друзья. Я и к вам приехал, потому что думал, может, встречу Нину.

– Хорошо, что вы приехали.

Когда я впервые увидел Нину, мне показалось, что мы давно знаем друг друга. Я понял: в глубине ее сердца скрывается то же смятение, что и у меня. Души, томящиеся одиночеством, чуют друг друга по запаху. Она уехала с острова, стремясь к веселью и яркому свету, но, хочет она того или нет, должна вернуться обратно. От тоски, поселившейся в ней, не излечиться в других краях.

В аэропорту стояли и «Кокусай коцу», и микроавтобус ультраправых. Взлетная полоса поросла травой, контрольной башни не было. Прилетело всего десять пассажиров. Все разместились в «Кокусай коцу» и микроавтобусе, направляясь в сторону Охотского моря. На прощанье я сказал Косте:

– Береги маму.

Может, дело в красной нитке, которую Нина бросила мне перед расставанием, но я стал вспоминать и грустить о встрече, длившейся всего час каких-то две недели тому назад. Предчувствие подсказывало мне, что я еще вернусь сюда. Мне казалось, здесь, в горной хижине, я нашел средство, чтобы пробудить от сна память о далеком прошлом, которую я уже почти потерял.