Террин из зайца - Борис Гайдук Страница 11

Кроме того, соискатели могли бы обменяться подсказками, я узнал бы, что такое террин. Поделиться версиями о том, где мы и что происходит. Или даже сбегать друг к другу в гости. Приходит комиссия, а пьяные соискатели сидят в подвале и хором поют песни. Террины пригорели, сыры не тронуты, зато в вине серьезная убыль.

Нет, такая небрежность со стороны устроителей невозможна.

Надо расслабиться и подождать, скоро все прояснится. Заодно проверить готовность блюд. Внести последние штрихи в картину. В частности, перемешать салат. От радости, что сырная роза сложилась, я совсем забыл, что салат не перемешан.

Но это минутное дело. Я вливаю соус и осторожно встряхиваю миску. Цвет листьев изумительный. Темно-изумрудный, отчего листья выглядят слегка ненастоящими. Я ставлю готовый салат обратно. Он меня не подведет.

Мусс тоже в порядке.

Террин поживает прекрасно и остывать даже не думал. Толстостенная миска держит тепло не хуже титановой кастрюли. Я приподнимаю крышку. Аромат сациви мгновенно распространяется по кухне. Я сглатываю слюну. Нет худа без добра. За эти лишние полчаса мясо успело впитать запах специй и чеснока. Чеснок, кстати, ведет себя правильно – практически растворился в симфонии благоухания и утратил самостоятельную партию, но без него не было бы этого чудного звучания. Кладу крышку на место.

Последний взгляд – на сыры.

Теперь я вижу в моей розе несколько существенных изъянов, но трогать ее не решаюсь. Как в спешке вышла такая затейливая конструкция – ума не приложу. Как бы не навернулась, ее ведь придется подавать на стол.

Подавать на стол?

А придется ли мне подавать на стол? Может быть, неявка гостей – это и есть оценка моих скромных кулинарных усилий? Может быть, за мной все-таки наблюдали и сделали необходимые выводы? Изумились моему террину, гомерически посмеялись над геометрической розочкой, вздрогнули, когда я пытался вилкой открыть крышку салатной центрифуги. И выставили два балла. Где-то в другом месте сейчас идут дегустации, и другие соискатели, красные от волнения, подают свои террины и свои сыры, и ненастоящая француженка всем улыбается, а Маэстро вдумчиво пробует еду и многозначительно кивает.

О, горе мне! Неужели никто так и не попробует мой грузинский террин? Тогда хотя бы выпустите меня отсюда.

– Послушайте! – громко говорю я. – Уже, блядь, половина пятого! Не пора ли мне что-нибудь объявить? Или хотя бы выпустить отсюда?

Эта совершенно излишняя «б…ь» вырвалась сама собой, но в целом вышло внушительно.

Ответа никакого.

– Значит так! – говорю я еще громче. – Сейчас я начну пить и закусывать. На обед у меня будет сами знаете что – террин из зайца, салат, креветочный мусс с авокадо и сыры! А также две бутылки вина! Розовое и красное!

Пауза.

– Поэтому, пожалуйста, объявите мне ваши… итоги.

В том месте, где стоят точки, я с трудом удержался от очередного грубого слова.

Я зачем-то считаю до ста. Сначала быстро, затем медленнее, еще медленнее. Я изо всех сил хочу дать им шанс. Но экзаменаторов все равно нет и, видимо, не будет.

Не давая себе передумать, я беру штопор, с громким хлопком вскрываю розовое вино и щедрой рукой наливаю полстакана.

Ну-ка, с чем я планировал подавать моего грузинского зайца?

Мммммм…

Божественно! Ничего удивительного, в таком подвале не могло быть плохого вина.

Похоже на весенний белый сад. И на леденец на палочке. И если закусить водку розой – в институте у меня случился такой опыт на практике по цветоводству. И еще на мимолетный запах парфюма встречной женщины в метро, когда ее уже нет, только плотный поток людей, но запах чувствуется еще несколько шагов.

Короче – это вино совершенно не подходит ни к кролику, ни к сырам. Тем более что у нас не кролик, а заяц. К зайцу оно не подходит – аб-со-лют-но. Это вино вообще не к столу. Оно – к лесным ягодам и фортепьянным этюдам Шопена на свежем воздухе. К августовским вечерним перебрасываниям бадминтонного волана справа налево: тук-тук, тук-тук, тук… упал в траву… роса… туман… завтра будет хороший день…

Поэтому сейчас я в ожидании отложенного решения моей судьбы его и прихлопну. А потом сбегаю в подвал за бутылкой красного. Там же оставлю пустую розовую бутылку. Пусть потом разбираются, если сочтут нужным. Сами виноваты, нечего опаздывать.

Разгоряченная кровь с готовностью впитывает стаканчик жовиального розового вина.

Пожалуй, я прав. Самостоятельно выпить бутылку вина – гораздо меньший проступок, чем подать такое вино к зайцу или сырам. Когда я вообще в последний раз пил розовое вино? Лет семь или восемь назад. И после этого меня потянуло на эксперименты. Но теперь все равно. Экзамен не состоялся, прекрасное сациви из зайца осталось невостребованным, а я приканчиваю второй стакан солнечно-розового вина. Сейчас сходить за новой бутылкой или сначала допить?

Лучше всего промежуточное решение – долить стакан до краев, а самому с пустой бутылкой отправиться в подвал.

Подвал больше не пугает, хотя лестница кажется еще более крутой.

Дверь плотно закрыта. Это я ее закрыл? На миг появляется недоброе подозрение. Но – нет. Оставить за собой открытую дверь, которую можно закрыть, я не могу. Значит, это был я.

Гнилостный воздух подвала в этот раз кажется приятным. Я осторожно ставлю пустую бутылку рядом со стеллажом и отсюда же беру новую. Подношу к глазам, света теперь почему-то меньше. Вино красное, больше меня ничего не интересует. Незачем строить из себя сомелье двора их величеств. Лучше довериться случаю. Я торопливо поднимаюсь обратно. Не хочется, чтобы кто-то объявился на кухне в мое отсутствие. Итальянца и его раскосую спутницу я увидеть уже не надеюсь, но мало ли: горничная или ассистент счетной комиссии.

5.01

Никого нет. Я рассматриваю принесенное вино. Тоже французское, но, судя по форме тяжеловесной бутылки и скромным справочным характеристикам, очень старое. Указан регион происхождения, какое-то Beouville, указано несколько имен, то ли производителей, то ли заказчиков, выпукло нарисован какой-то цветок. И все. Ни цифр – сведений о емкости и градусах, ни предупреждения о нежелательности алкоголя для беременных. Я читал, что сухие вина не хранятся слишком долго. Всякие хересы и портвейны могут лежать веками, но сухим отмерен максимальный срок лет в сорок или пятьдесят. И что теперь? Бежать и менять? Нет уж. Сойдет и это. Тем более что, судя по всему, «кина не будет».

Я беру стакан розового и делаю глоточек.

Восхитительно. Даже не верится, что это вино сделано из одного винограда, столько здесь аромата и вкуса.

Ах, как хорошо!

И вдруг открывается дверь,

5.09

и входит та же парочка – Маэстро и его темноволосая улыбчивая «француженка».

А я стою посреди кухни со стаканом розового вина в руке.