Мир и хохот - Юрий Мамлеев Страница 11

Только сейчас ошалевшие Алла и Ксюша обратили внимание, что Потаповы действительно, хоть и приоделись, но физически потрепаны, как-то пришиблены, смотрятся побитыми и смирными, даже во время крика.

— Неужели так уж установили причинную связь? — спросила Алла, приходя в себя.

— Да что мы, сумасшедшие, — внятно прошептала бабушка, — уж сколько лет тянется. Проверяли. Приходили сюда, эксперименты ставили, Лена знает кто. Да он сам зйает. Последнее время переживает очень, плачет, как птичка, — умилилась старушка.

— А злую мысль остановить не может, пыхтит, возится, но редко получается, — развел руками Петр Петрович. — Мы уж и туда и сюда. Врачи от нас бегом тикают. Знатоки, экстрасенсы всякие хотят помочь, но в пустоту. Говорят, мы в нем не вольны. Если б не Сама, то Мишка давно б с ума сошел. От совести…

Ксюша, погладив себя по коленке и мысленно выпив полстаканчика смородинной наливки (на столе ничего не было), спросила:

— А запирать его вы давно стали?

— От гостей вообще мы его, почитай, с годок прячем. После случая с Витей, — объявила Любовь Матвеевна полуневнятно, но до всех дошло.

И тут супруги неожиданно завелись. И стали вдруг странно похожи друг на друга и почти кричали, как из одного гнезда, одинаково и истерически.

— Невозможно это было перенесть! — кричала Евдокия Васильевна.

— В суд на нас хотели подать! — в ту же секунду выкрикнул Петр Петрович.

— Как сейчас помню, Витя вот тут сидел, рослый и сильный, лет семнадцать ему, где вот вы сидите, Ксения.

— И черт его дернул Мишу обидеть. И сказал-то так резко — из таких, как ты, как Мишка, значит, ничего не выйдет. Ты, говорит, был ноль, сейчас ноль и таким и останешься!

— Может, он видел: Миша тихий, застенчивый и какой-то однообразный долгое время был, — вставила между криков старушка.

— А сын-то покраснел весь, руки дрожат, и говорит ему, Вите: а ты завтра вечером подохнуть захочешь, да не сможешь. Вскочил и убежал. А Витя нам: да он у вас ненормальный. Мы и Витю этого выгнали за ненормальность эту…

— А назавтра к вечеру пошло, — совсем уже взвизгивая и почему-то потея, начала Евдокия Васильевна. — Витек этот, нормальный, пухнуть стал головой и вообще. За ночь разуродился так, что не узнать.

— Весь красный стал, глаза бегают, и слова птичьи, нелепые произносить стал, а русские слова забыл почти. Но родителям успел рассказать о случае…

Петр Петрович остановился, вздохнул и попросил жену не перебивать дальше. Та сникла.

— Отец не поверил, а матушка сначала с ним, с небожителем таким, к нам заявилась: вот мол, что вы наделали. А потом, говорят, в милицию побежала, так, мол, и так, сына замуровали в ходячий труп и заколдовали. Сделал это Миша, пятнадцати лет отроду, ученик средней школы. А начальник-то и так от естественных дел зол был, а на это так рассвирепел, что схватил матушку Витьки за шиворот и сам выставил ее на улицу, в дождь…

Ксюша охнула.

— И много было у Миши таких случаев?

— Такой один, кажется. А там кто его знает, — включилась старушка. — Через месяцок-другой Витек поправился. Сошло с него. Но уважительный такой стал, особенно по отношению к младшим — Мишук же младше его был. Даже, говорят, иной раз какого-нибудь пацана в садике увидит, так в ноги ему бросается, а уж кланяется, бают, всегда. Но учиться хорошо стал, на космос стало тянуть после такого случая.

Ксюша с трудом сдерживала эдакое утробное хихиканье внутри себя.

— В школе его уже начинают бояться, особенно учителя, — мрачно добавил Петр Петрович. — Одна говорит мне: «Как ваш-то нахмурится на меня, у меня и дочка, и кот заболевают. Но разбираться с Мишей не буду — как бы на том свете мне хуже не было. Неизвестно ведь, кто он, ваш сын». А он-то, Миша, плачет, сам не свой.

И опять донесся приглушенный, не похожий ни на что вой.

— Ничего страшного, — махнул рукой Петр Петрович. — Он сам просится в чулан. Это у нас маленькая комнатушка без окон. Там он и сидит. Почему-то любит, чтоб его там закрывали. Но сейчас он чем-то обеспокоен…

— Вы не бойтесь, — вставила бабуся. — Ему надо видеть и озлиться на человека, чтоб на того нашло. Тех, которых он не видит, — тем ничего. На дочку ту перешло, так это ж он мать фактически обогрел. Странный он, хоть и внучок мне. Мы его жалеем, но боимся. Да он и сам себя боится, правда, Петя?

И старушка обернулась к сыну.

Петя угрюмо молчал. Но зато из-за какой-то занавески выскочил вдруг дед Игорь и мимоходом крикнул:

— Мишук-то хочет наружу. Гости ему понравились!

Все переглянулись. Повеяло холодом. Но Алла знала — ничего не случится. Ксюша испугалась, вздрогнула спинка, но только потому, что всегда внутренне наслаждалась своим страхом. И еще больше нежнела к себе, да и к другим, близким… «Где сейчас Стасик? — тоскливо подумала Аллочка. — И все-таки не мог меня по-хорошему разлюбить, все со скандалом надо, да еще метафизическим. Впрочем, умом ничего не понять. А здесь выпить-то и то не дадут…»

— Игорь Михеич, не шали! — строго оборвал ситуацию Петр Петрович.

Ксюша вдруг рассердилась:

— Хаоса у вас мало! И смерть свою вы не любите!

Потаповы обомлели, как будто даже ростом стали помельче. А дед Игорь убег.

— Если бы вы не были от Лены, мы бы вас выставили за такие обидные слова, — произнес Петр Петрович, и губы его скуксились.

— Они, наверное, намекают, что Миша-де может смерть наслать, если он людей уродами от своей мьтсли делает, пущай и на время, — разволновалась бабуся Любовь Матвеевна. — Стыдно вам, в смерти Миша наш не волен, смерть, она от Бога, а не от Миши. Ми-шуня только на жисть влияет, а не на иное. Образованные, а таких вещей не понимаете…

Алла расхохоталась, почти не надрывно.

— Да все мы понимаем… Сестричка моя имела в виду, что нет в вас сексуального влечения к смерти. Оттого вы и ординарные, несмотря на вашего Мишуню.

Петр Петрович далее привстал. Побледнел так и опять произнес:

— Если бы вы не от Лены, то попросил бы вас уйти из нашего дома.

Остальные Потаповы не привстали, а как-то опустились вниз. Но Алла успела шепнуть Ксюше: «Я одурела от этого Мишуни, я больше не могу, к тому же он подвывает взаперти, мы же не за этим воем пришли, Ксю».

Алла знала, что может здесь многое себе позволить, ибо у Потаповых они защищены именем Лены Дементьевой. А почему так — это, в конце концов, не важно.

Старушка, впрочем, при словах «сексуальное влечение к смерти» поджала губки и покраснела, как девушка. А вслух прошептала: «Ну и сестрички».

Алла встала и, посмотрев на несчастную и ставшую как бы меньше ростом Евдокию Васильевну, сказала: