Над горой играет свет - Кэтрин Мадженди Страница 11

— Ч-черт! Брысь… брысь в свою комнату… пока я тебе не заеха… ваще… лучше не суйся… Бры-ы-ысь!

Я дунула прочь и нырнула в шкаф, к братьям. Энди всхлипывал. Мика метнул в стену оба своих ботинка. Но ругань не прекращалась, и в какой-то момент я словно бы отключилась. Свет из дырочки для ключа резал глаза, я зажмурилась и мысленно стала взбираться на гору, а она становилась все выше и выше, и вот я уже там, где, наверное, Господь Бог, Муся-Буся говорила, что Он живет очень высоко. Я ехала верхом на Фионадале, нас обступили облака, а волосы мои развевались над головой под напором ветра. А вокруг, куда ни глянь, зеленые дикие просторы и покой, даже птицы примолкли. Чистый воздух, и где-то слабый гул грозы, далеко-далеко, еле слышный рокот…

Очнулась я, когда за окнами послышался хруст гравия под шинами.

— И можешь не возвращаться, никому ты тут не нужен! — крикнула мама.

Раздались глухие удары, и потом с грохотом хлопнула мамина дверь.

Мика вслух медленно сосчитал до десяти, и еще раз, после этого мы выбрались из шкафа. Мика на цыпочках вышел из комнаты, на разведку. Я осталась с Энди, держала его за руку. Вернувшись, Мика доложил:

— Мама сказала, что хочет полежать в ванне и заодно выпить чашечку кофе.

Мы услышали, как мама прошла в кухню, чтобы вскипятить воды для кофе. Свой гранулированный «Максвелл хаус» она заваривала очень долго, так как после выпивки плохо соображала.

— Она, что ли, совсем пьяная? — шепотом спросила я.

— Непонятно, — ответил Мика, тоже шепотом.

И вот наконец мама захлопнула дверь ванной комнаты, но мы ждали, когда скрипнет кран над ванной. Потом послышалось неуверенное шарканье, это мама отошла от ванны, чтобы взять мочалку, полотенце и мыло «Дав», которое она хранила отдельно, только для себя. Снова раздался скрип крана. Мы знали, что кран проскрипит трижды, когда мама будет подливать горячую воду. А после того, как мама вытащит втулку, чтобы слить воду, она насухо вытрется полотенцем, нанесет на кожу косметическое молочко, попудрится. Горячая ванна. Коронное мамино средство «вдогон-поддавону-с-прибабахом». А иначе — сразу в постель с головной болью.

Мы выходим, шастаем по всему дому, взгляды наши так и скачут туда-сюда, как лягушата. Кругом осколки стекла, в холле пустая бутылка, и еще полупустая под кофейным столиком, входная дверь — настежь. Я подхожу к двери и вижу на ступеньках крыльца миссис Мендель, с фонариком.

— Как вы тут, детки? Все нормально?

Она смотрела на меня так, будто я сирота, которую выставили из дома. Я, молча кивнув, закрыла дверь.

В кухонной раковине прямо на вываленную запеканку была брошена кастрюля и все остальное, тарелки, вилки, ножи. Я достала посуду и попыталась вытащить запеканку, пусть мама и папа поедят ее потом, но она, проклятая, расползается. В общем, романтический ужин пошел насмарку. Мы с Микой начинаем прибираться, Энди посреди этого разгрома надрывается от плача, вцепившись в плюшевого зверя, которого я называла Тигром Траляляем.

Мика поставил на плиту чайник. Я приготовила для мамы ее любимый двойной сэндвич, один ломтик хлеба с ореховым маслом, поверх него ломтик со сливочным. Завернула сэндвич в чистую салфетку, положила на поднос, на который поставила еще стакан с молоком. Для папы тоже двойной, один ломтик с ореховым маслом, второй намазала остатками бабушкиного яблочного повидла. Далее в салфетку и на поднос, рядом с маминым сэндвичем, и второй стакан молока.

— Молоко может скиснуть, — сказал Мика.

— Не-а.

Он посмотрел на меня, как на упрямого буйвола, и убрал папин стакан в холодильник.

В кухню вошла мама в халатике и в шлепках, волосы были стянуты в конский хвост, с кончиков капала вода. Она промокнула лицо полотенцем.

— Иэх, прочухалась, теперь я почти человек, но голова гудит. Надо бы еще кофейку принять.

Мика выключил плиту и очень осторожно снял вскипевший чайник.

— Мам, вот. Я специально вскипятил воды. — Он положил в чашку кофе и размешал.

— А я сделала тебе и папе сэндвичи, — сказала я. — Для вашего романтического ужина.

Она развернула салфетку, взяла сэндвич и стала есть, изредка всхлипывая, совсем как Энди. Кофе она вылила в стакан с молоком и выпила все до дна.

— Это был лучший ужин в моей жизни. Вы и порядок навели, ну, почти. Какие у меня дети, самые замечательные! Что бы я без вас делала?

Она расцеловала нас, потом сделала себе еще кофе и, потягивая его, стала дочищать то, с чем мы не справились.

— Вашему папочке, мистеру Шекспирегори Пеку, не мешало бы нам помочь и заодно посмотреть на все это! Он сам виноват!

Потом она переоделась, включила радио и, напевая, потащила в ванную Энди. Мы с Микой сидели на диване, ждали, что будет дальше. И вот она вынесла Энди, закутанного в полотенце, в этом своем намокшем халатике она снова была нашей милой мамой. Энди улыбался, мохнатый глупышка, и благоухал мылом «Дав».

Когда мы с Микой помылись, тоже с «Дав», мама поймала в приемнике блюграсс.

— А это специально для Муси-Буси, пусть заткнется вместе со своими техасскими говорящими гитарами, шарахнем блюграссом по ихнему ахх-блюзу. — Она расхохоталась и хлопнула себя по коленке.

Мы дружно ее поддержали, все трое.

— Ребята, я сейчас помру от голода.

Она побежала на кухню и вернулась с тарелкой сахарного печенья, поставила ее на стол и снова бегом на кухню, будто девчонка, правда, маленькие девочки не напиваются. Вернулась она с подносом, принесла четыре стакана молока. Мы уселись на пол и стали пировать. И это было запредельным счастьем.

А папы не было, и он не видел, как мама хохочет и у нее весь рот в крошках, как у нас. Глаза у Мики искрились радостью, оттого что все как-то уладилось. Энди смотрел на маму так, как все малыши смотрят на мам. Да, иногда она бывала и такой, и мы сразу забывали о том, что только что творилось, мы наслаждались нечаянной радостью. А потом свершилось настоящее чудо: когда мы улеглись, мама к каждому пришла поправить одеяло.

В окно дул прохладный ветер, моя милая гора высилась в небе мощной черной глыбой, будто стерегла меня. Когда в прихожей — ура! — послышалось постукивание папиных ботинок, тревожное напряжение отступило, мышцы живота обмякли. Когда папа проходил мимо, я тихонечко его окликнула, чтобы никто не услышал, особенно мама.

Он вошел и сел на край кровати.

— Что ты не спишь, Букашка?

Я втянула носом воздух, я соскучилась по свежему запаху «Олд спайс» и теплому запаху хлопка. На белой папиной рубашке темнело пятно крови, это меня огорчило.

Он подоткнул со всех сторон лоскутное одеяло.

— Помнишь, кто его сшил? — Он погладил квадратные лоскутки.

— Бабушка Фейт?

— Правильно. Собственными руками. Вот бы она порадовалась, что ты так сильно подросла.