Источник - Джеймс Миченер Страница 11

– Куда легче вести раскопки в Египте. Там женщины обязаны носить платья!

Но когда архитектор запротестовал во второй раз: «Джон, меня это, честное слово, беспокоит. Если она поднимает камень, у нее все вываливается…» – он решил, что надо как-то реагировать. Поэтому он встретился с доктором Бар-Эль и в самой убедительной административной манере потребовал:

– Миссис Бар-Эль, я думаю, тебе лучше поговорить с девушками. В самом деле, они должны одеваться поосновательнее.

– Что ты имеешь в виду? – с невинным видом спросила она.

– Мужчины… они начинают жаловаться.

– Ты имеешь в виду шорты? – К его смущению, она расхохоталась. – На самом деле, Джон, я надеюсь, что ни один мужчина в здравом уме не будет жаловаться из-за шорт.

– Ну, дело не только в них, – пробормотал он.

– Разве девушки плохо работают? – возмущенно спросила она.

– Нет! Нет! На самом деле они лучше всех, с кем мне доводилось работать. Но пожалуйста, не могла бы ты поговорить с ними…

– Не уверена, что это надо делать именно мне, – смутилась она.

– Но ты же женщина.

– Ты еще не видел шорты, которые я собираюсь носить, – пробормотала она, и Кюллинан, вертя в пальцах карандаш, остался в одиночестве.

В тот же день она надела их, и, хотя ее внешний вид был достаточно скромен, она обладала дьявольской привлекательностью, и когда Кюллинан увидел, как она направляется к траншее А, то застыл над своей работой.

Увидев, с каким удовольствием архитектор встретил ее, он улыбнулся и больше не делал попыток призвать к порядку девушек из кибуца. Как он и говорил доктору Бар-Эль, они действительно были самыми энергичными и толковыми работниками из всех, с кем он имел дело, и, если им хотелось каждый день устраивать демонстрации своих достоинств… что ж, это следовало считать одной из особенностей Макора. Но когда Веред Бар-Эль прошла мимо, держа в руках глиняный черепок, он задался вопросом: что подумали бы Маккалистер и Олбрайт, доведись им увидеть такие раскопки?

Она была обаятельной личностью, Веред Бар-Эль, тридцати трех лет, овдовевшая во время войны за независимость, прекрасная специалистка, которую приглашали к себе университеты из разных стран. Но то, что она с 1956 года, когда ее молодой муж был убит во время синайской кампании, не вышла повторно замуж, удивляло доктора Кюллинана. Как-то, когда они прогуливались по холму, он спросил ее об этом, и она откровенно ответила: «Я замужем за Израилем, и когда-нибудь придет день моего развода». Он поинтересовался, что значит первая часть ее предложения, и она объяснила:

– Человек со стороны не может себе представить, как отчаянно мы дрались, чтобы обрести тут свою страну. Это поглотило всю нашу энергию. Например, в Цефате…

– Тот город в горах?

Она остановилась, и было видно, что на нее нахлынули воспоминания, которые ей было слишком трудно обсуждать.

– Когда-нибудь спроси Элиава, – сказала она и сбежала с холма.

Что же до второй части ее предложения, то Кюллинан слишком хорошо понял его. Как сын поденного ирландского рабочего, который работал в Чикаго на Северо-Западной железной дороге, он был одержим мыслью получить образование и вместе с докторской степенью обрел своеобразный акцент. Он до сих пор не был женат, и обожающая его мать тщетно продолжала знакомить сына с дочерьми своих ирландских друзей. Он понимал, что для сорокалетнего мужчины как-то абсурдно не иметь жены – это вызывает подозрения, – и, поскольку щедрое предложение Пола Зодмана финансировать раскопки на Макоре на ближайшее десятилетие решило его экономические и профессиональные проблемы, теперь у него не было никакого убедительного повода и дальше тянуть с женитьбой. Но с той же дотошностью, с которой он аккуратно подписывал каждую карточку «Д. К.», он решил с научной тщательностью изучить и эту проблему. Можно считать, что он прорыл путь в ирландской общине Чикаго от уровня I до уровня XIII и даже сделал на этом пути несколько интересных находок – но пока не обнаружил в человеческом общении ничего, что могло бы сравниться с христианско-еврейским краеугольным камнем, извлеченным из земли на VII уровне.

Но теперь здесь была миссис Бар-Эль. Она работала с ним бок о бок, она носила шорты, она смотрела на него сияющими глазами и дарила белозубой улыбкой. Ее было приятно вспоминать, работая на другой стороне холма или засыпая в соседней палатке. Его отношение к ней имело две особенности, которые, впрочем, не касались лично ее: обдумывая вопрос брака, он вспоминал, как часто мужчины его возраста попадали в дурацкое положение, и поклялся никогда не связываться с женщинами младше его более чем на двенадцать лет – но Веред была младше всего на семь лет, и, кроме того, его всегда привлекали женщины невысокого роста, а Веред была просто миниатюрной. То, что она была археологом, не могло ничего ни убавить, ни прибавить к ее обаянию, а тот факт, что она была еврейкой, а он католиком, Джон вообще отбрасывал, как несущественный. Он неизменно посмеивался, вспоминая анекдот, популярный, когда в годы Корейской войны он служил на флоте. Солдат звонит матери в Бостон и говорит: «Мама! Это Ксавьер из Кореи. Хочу предупредить тебя, что женюсь на корейской девушке». К его удивлению, мать не возражает. Более того, она довольна. «Привози девушку домой, Ксав. Вы можете жить у нас». – «Но где мы разместимся в вашем доме, мама, он же такой маленький». – «Вы сможете разместиться в моей комнате, Ксав, потому что в ту минуту, когда эта корейская шлюха переступит порог дома, я перережу себе горло». Джон Кюллинан припомнил, что больше половины его друзей выбрали себе в спутницы женщин, которые не устраивали их родителей, – католики и баптистки, евреи и армянки, да и Ксавьер со своей корейской женой, – и решил больше не ломать себе голову над этой проблемой.

Его нынешние либеральные взгляды на этот вопрос резко изменились со времен юности в Гэри, Индиана. Он рос в окружении соседей-католиков, любимым спортом которых было бродить днем в поисках еврейских школьников. Они с приятелями, вооружившись камнями, прятались за заборами и ждали появления какого-нибудь случайного еврея, который украдкой добирался до дому. С воплями они налетали на него, жестоко тузили и орали:

– Ты еврей! Ты еврей!

– Вот сейчас распнем тебя!

И как-то инспектор по делам несовершеннолетия явился в дом Кюллинанов с предупреждением:

– Майк, твой парень должен прекратить драки с ребятами Гинсберга.

– Хорошенькое дело! – вскипел отец. – Страж порядка тратит время на такую ерунду!

– Майк, с этим надо кончать. Евреи жалуются мэру.

– На что? Ведь они распяли Христа, не так ли?

Почему они так поступали? В прошедшие годы Кюллинан нередко задавал себе этот вопрос и без труда находил ответ. Каждый раз в преддверии Пасхи священник их прихода произносил ряд проповедей, вспоминая распятие Спасителя, и, когда он говорил о мучениях Господа нашего, в его страстной речи чувствовался сильный ирландский акцент. Юный Джон и его друзья с растущим гневом слушали повествование, как евреи предали Иисуса, как надели Ему на лоб терновый венец, распяли на кресте, проткнули копьем бок, издевались над Его страданиями, а потом торговались из-за Его одежды. Мальчик с трудом мог вынести эти душераздирающие рассказы и был вне себя от ярости, что в наши дни потомки этих евреев кишат на улицах Гэри.