Echo - Алексей А. Шепелев Страница 11

- Ребя, давай можть их в тубзике… Лёнь, глянь: такие же, как в тралике! (Репа знает, как сделать из самой душной части вашей души плевательницу.)

- Добиваем из горла и уходим, - подытожил бесстрастный Саша.

На улице я уже понёс пуще прежнего – понёсся вскачь, нёс и нёс, забегая им наперёд, наперебой…

- Вот мне что интересно – а интересно меня читать или неинтересно? – восклицал я, а лингвистически-логически чувствительная Репа усмехалась, - я-то сам не могу - сам все эти события придумывал, сюжеты склеивал, невозможно читать! Если только как Достославный – он после каторги забыл все свои произведения, которые написал до каторги, даже имена героев; ему кто-то представляет: мол, как там у Вас, Фёдор Михайлович, а он не осознаёт, и после каторги сам стал читать то, что сам написал до каторги! (Репа вся увеселялась.) Меня интересует сюжет: как он – образуется или нет?..

Каким-то образом уловив над чем потешается Репинка, я стал рассказывать, как я отвечал на экзамене по английкому: «Rogozhin's passion to Nastasya Filippovna is destructive, but Myshkin’s passion to her is not only a passion - that is com-passion!». Репа такого не стерпела, вознеслась мыслию по древу – заявила, что никакой Америки не существует, а посему неча и переводить, если токмо так, для проформы… Я было сказал, что получаю оттуда письма, но сам запнулся и задумался. «И никакой Германии нет», - смачно произнесла Репа. – «А Бирюк куда уехал, по-твоему?!» – не выдержал логически-последовательный Саша. – «А никуда, - самодовольно ответствовала бессовестная Репа, - под Тамбовом сидит, в какой-нибудь избушке, я его, кстати, по-моему, пару раз видел где моя дача. Только этикетки шлёт на конвертах, как будто Германия или там Америка сраная…». Я стал рассуждать, что Тамбов по сути дела есть; в принципе есть и Москва – я там был – но по сути дела это тот же Тамбов, только в 50,6 раз больше (я специально измерял); а остальных, так сказать, городов и уж подавно Америк – это уж извини меня! Репа тут же сама явила, что «это всё пелевинщина». Я констатировал, что вот по ТВ Америку, Германию, Англию, Францию, Израиль, Украину, ну ещё Белоруссию с Лукашенко поминают регулярно, а ведь по идее сколько ещё стран на глобусе и о них – ноль; если провести статистику… Потом я перешёл на муравьёв – вот они живут в своём городе, в своей кучке, чуть ли не в своей планете, ну сколько они знают местность вокруг? Ну, допустим, в радиусе 50 или 100 метров и баста. Какая им Америка! А хотя, может, они по звёздам ориентируются, по своим спутникам, когда метров на… (Профаны загоготали.) Ну вот на развороте «Prodigy» такие муравьи, листорезы их, по-моему, называют – они со всех окрестных деревьев таскают листья, каждый муравей тащит по одному листу, вернее, по клочку… а на иных листах сидят пассажиры – тоже такие же муравьи, только раза в три меньше обычных, вот они-то… (С каждым словом этого моего околоестественнонаучного пассажа они всё набирали воздуха в рот, а на словах «вот они-то» их прорвало – хорошо отфыркнув, они опять зашли в столбняк – Санич задрав голову, закатив глаза, растворив рот, как наш вратарь Филя, Репа сморщившись, чуть не плача, спуская слюну с безвольной губы.) Вот мой башмак стоит, а могут ли они осознать, что это тоже существо стоит около них? – я всё не унимался и хотел, кажется, такое уже провозгласить, такое… Но Санич влез с «Городом» Саймака, а Репа поддакнула, заключив, что «это и есть «человеческий муравейник» - и я потерялся и озлился. Долой всю науку – она только проводит параллели, опутывает всё паутиной, ничего не видно!! Тут мне представляется О’Фролов с предельно эмоционально-экспрессивным докладом по языкознанию, сделанным в сортире филфака (где мы, конечно, волею ненормированности образа жизни проводили чуть не больше времени, чем в аудиториях) чуть позже его же уникального своей единственостью выступления на семинаре: «Ебал я в род вашу хуесосанскую фонологию! «При произнесении звука «а» язык упирается в верхние зубы, а нижняя челюсть незначительно выдвигается вперёд»!! Может у тебя, урод уебанский, и выдвигается! А все, главное, с умными рожами сидят и выслушивают! Может у тебя вообще … … … да ещё и выдвигается немного – и ебись конём двуглавофаллическим и копьём конометаллическим ты в ррот, проблядский и пропидорский змеехуесос охуярочный, – хуй те в ррот подарочный!»

А вот в тумане сумерек вечерних нарисовался и сам О.Фролов.

Ю шла решительно, быстро, оглядываясь, как будто за ней гнались. Вот уже поворот за угол, вот вывеска, вот хлопнула дверь. Вот скрипучие ступени, вот противное эхо коридора, вот противный сортирный запах, вот… Ах! - что-то лопнуло внутри, какая-то струна, один её конец, скатавшись, впился в сердце, другой - в пах… Столкнулась с девушкой, та бросила недоумённый взгляд на Ю, поправила сумочку на плече и бросилась вниз.

Ю зашла наконец на платформу третьего этажа, остановилась, имитируя одышку, рефлекторно отодвинулась к стене и встала её подпирать, приложив мягие захолодевшие ладони к шершавой холодной стене. В туалете кто-то смеялся, девушки. Ю-ю дёрнулась было вниз, но тут дверь открылась, выскочили две девчонки и скользнули мимо неё, толкнув даже плечом. Ю переместилась к окну, примостилась, подпирая теперь подоконник, грызя ногти с остатками лака… Фу, ведь всё грязное!.. Тут она вспомнила, что хочет в туалет – это была формальная причина в ее недавнем решении всё-таки пойти туда, т.е. сюда. Вдруг послышались шаги, уже совсем близко, чёткие, уверенные, какие-то размеренные – подъём без эмоций, как по приказу. Показалась голова с короткой каштановой – какой-то сумбурной – стрижкой, глаза с жирными чёрными ресницами глядели лукаво, губы пухлые, может, почти «бантиком», хорошо накрашенные («тоже красным» – именно красным, кумачовым, без всяких там оттенков и примесей), приоткрылись в непонятной улыбочке… Ей было лет 16, может 17, длинная, фигуристая, грудастая (в майке без лифа), сумка-конверт через плечо, широчайшие брюки с накладными карманами – бежевого цвета, очень тонкие, мягкие, широчайший солдатский (офицерский) ремень в них, ботинки на жесточайшем протекторе, тоже типа солдатских. Кожа ее была белая, почти как у Ю-ю, или даже почти как у Уть-уть, щёки подрумянены, нос маленький, чуть в веснушках. Девушка небрежно, «властно», руки в карманах, прошествовала к двери сортира, с силой распахнула её… тут она вдруг приостановилась и обернулась – заметила Ю.

Ю переминалась с ноги на ногу, прятала руки за спину, опираясь ладонями о грязный подоконник. Каштановая улыбалась, верхней губкой чуть не касаясь кончика носа, тряхнула головой, перегнулась в сумку, выудила тончайшую сигаретку (Ю таких никогда не видела), сунула в губы, потом, кажется, с помощью языка переместила её в зубы и, зажав в них, развязно обратилась к Ю.

- Нет спичек?

- Нет, - робко сказала Ю.

- У меня были, но потерялись наверно.

- «У меня были, но они мокрые», - спохватилась Ю, она даже пыталась придать себе… «как-нибудь более вызывающе говорить…», но спросить закурить эту непонятную палочку она не решилась.

- Ну привет, - приветливо сказала девушка, вынув из кармана железную зажигалку и прикурив.

- Привет, - ответила Ю (как обычно).