Гринвичский меридиан - Жан Эшноз Страница 11

Телефон, стоявший на длинной полукруглой стойке, зазвонил так пронзительно, что она прямо-таки съежилась от неожиданности. Жена хозяина кафе, обычно видная только по пояс в обрамлении пачек сигарет, жевательной резинки и зажигалок, встала, обогнула вертушку с почтовыми открытками, прошла вдоль вереницы выпивающих посетителей и схватила трубку.

— Двести три — двадцать семь — двадцать, — прокричала она.

С минуту она слушала молча: в трубке что-то долго говорили. В баре сидела дюжина клиентов — четверо у стойки, восемь в зале, из них пять женщин и семеро мужчин. Хозяйка обвела взглядом последних и остановилась на Поле.

— Сейчас посмотрю, кажется, он здесь.

— Вот черт! — буркнул Поль.

— Это вас! — шумно прошептала хозяйка, отлепив щеку от трубки и заслоняя рукой дырочки в аппарате.

Он кивнул.

— Да, он здесь, — объявила она, сняв руку с дырочек.

Поль встал и подошел к стойке.

— Идите лучше в кабину, — шепнула она, снова прикрыв трубку ладонью.

Поль отправился извилистым маршрутом в направлении, указанном стрелочкой «Туалет —Телефон».

— Не кладите трубку, — посоветовала хозяйка дырочкам.

Поль вошел в кабину и в свою очередь снял трубку.

— Да? — сказал он. — Да.

Первое «да» было произнесено очень медленно, второе чуть быстрее; за ними последовало еще несколько «да»; он попытался добавить что-то к одному из них, но это оказалось невозможно, и вместо «да» он произнес «да нет!». Далее послышались «нет», «нет, да!», «возможно», звучавшие нетерпеливо или покорно, затем он сказал, что не знает, послал напоследок невидимому собеседнику еще несколько «да» и повесил трубку.

Выйдя из кабины, он с унылой миной проследовал в двойную уборную, расположенную тут же рядом. Пол был влажный и слегка лип к подошвам, стояла вонь, какой-то посетитель усердствовал над писсуаром. Поль встал рядом, на свободное место, и принял нужную позу, прислушиваясь к звону струи своего соседа. «Людей можно разделить еще и на две такие категории, — подумал он, — на тех, кто аккуратно писает на стенку писсуара, и тех, кто целится прямо в дырку, невзирая на шумный плеск, производимый струей. Вторая категория, наверное, самая многочисленная». Что же касается Поля, то он относился к первой, к тем, кто орошает стенки писсуара. Сосед удалился, Поль закончил, встряхнулся и пошел в зал.

— Ну никакого покоя! — пожаловался он. — Прямо хоть бар меняй.

— Кто звонил?

— Один друг.

Вера ответила широкой скептической усмешкой.

— Ладно, это был не друг.

— Вечно ты привираешь, — сказала она.

Оказывается, они уже перешли на «ты».

— Да, — ответил Поль, — я ужасный врун.

И они возобновили прерванную беседу. Вера описывала сирийскую религиозную службу, на которой присутствовала несколько дней назад в храме на улице Карм. Она увлекалась религиозными культами и вечно бегала по мечетям, синагогам, католическим и прочим соборам, как другие бегают по магазинам. Эти церемонии зачаровывали ее не меньше, чем цирковые представления — детей, при том что сама суть религии ее не интересовала, это было неважно. Зато она не любила театр, предпочитая ему любые религиозные обряды и находя в них блеск и величие, на которые театр был не способен. Кроме того, в церковных службах не нужно было следить за сюжетом, в ней не было ни начала, ни конца, вы могли войти или выйти в любой момент, поскольку в храмы пускают бесплатно. Короче, масса преимуществ, почти идеальное развлечение.

Поль слушал ее весьма рассеянно. Он оглядывал зал, следил за столбиком пепла своей сигареты, стараясь не стряхивать его как можно дольше, ерошил, а потом разглаживал брови двойным симметричным движением большого и указательного пальцев. А Вера все говорила и говорила, приводя массу ненужных подробностей. Поль объединил три или четыре из них и попытался воссоздать целостный образ; потом стал выделять из ее речи лишь те детали, которые соответствовали этому образу, и получил некую текучую, слегка расплывчатую, туманную форму, возникшую под мерный, убаюкивающий голос Веры.