Возмущение - Филип Рот Страница 11

Надумал я только одно: что бы ни сделала дочь разведенных родителей, что бы ни сделали с ней — все нормально. Должно было пройти время, чтобы я осознал (тысячелетия спустя, насколько я понимаю), что все сделанное мною было нормально и для меня самого.

Дни проходили за днями, а я не просил ее о новом свидании. Даже не делал попыток заговорить с ней после занятий, когда мы всей гурьбой вываливались в коридор. И вот одним морозным осенним утром я столкнулся с ней в студенческом книжном магазине. Не могу сказать, чтобы я втайне не носился с мыслью о нечаянной встрече, хотя, сталкиваясь с Оливией на занятиях, и делал вид, будто не замечаю ее. Каждый раз, когда я, проходя по кампусу, сворачивал за угол, я надеялся не только наткнуться на нее, но и найти в себе смелость сказать: «Пора бы нам с тобой отправиться на свидание. Мне хочется побыть с тобой. Ты должна стать моей, и только моей!»

На ней было зимнее пальто из верблюжьей шерсти и шерстяные гетры, а на голове — поверх темно-рыжих волос — белая вязаная шапочка с алым помпоном. Войдя с мороза, раскрасневшаяся и самую малость сопливая, она выглядела кем угодно, только не минетчицей.

— Привет, Марк, — сказала она.

— Ага, привет, — ответил я.

— Я сделала это, потому что ты мне очень понравился.

— Не понял?

Она сняла шапочку и встряхнула волосами, густыми, пышными, длинными. В отличие от большинства девиц в кампусе, модную завитую челочку она не носила.

— Я сказала, что сделала это, потому что ты мне понравился. Я понимаю, что ты и представить себе такого не мог. Я понимаю, что именно поэтому ты не назначаешь мне нового свидания и не замечаешь меня на лекциях. Так мне, по меньшей мере, кажется…

Ее губы раскрылись в улыбке, а я подумал: этими самыми губами она, совершенно добровольно, без малейшего побуждения с моей стороны… И все же робость сейчас испытывал я, а почему-то не она!

— Еще какие-нибудь вопросы?

— Нет, что ты, спасибо, все в порядке.

— Нет, не все в порядке! — Теперь она нахмурилась, но и это ей тоже шло. С каждой сменой выражения изменялась ее красота. Она была не просто красоткой, она была двадцатью пятью разными красотками сразу. — Ты мной совершенно не интересуешься. Нет, с тобой не все в порядке. Мне так понравилась твоя серьезность. Понравилась зрелость, которую ты проявил за ужином, — или то, что я приняла за зрелость. Я посмеивалась над тобой, но мне нравилось, что ты был как натянутая струна. Я еще не встречала никого, кто в такой мере походил бы на натянутую струну. И мне понравилось, как ты выглядишь, Марк. Мне это до сих пор нравится.

— А ты уже делала это с кем-нибудь другим?

— Делала, — без колебаний ответила она. — А с тобой кто-нибудь это уже делал?

— Куда там!

— Значит, ты принял меня за шлюху. — Она вновь нахмурилась.

— Ни в коем случае! — поспешил я с ответом.

— Ты врешь. Вот почему ты со мной даже не разговариваешь. Потому что я шлюха.

— Меня это удивило, — сказал я. — Но никак не более того.

— А тебе не приходило в голову, что меня саму это тоже удивило?

— Но ты же делала это раньше. Ты сама только что сказала.

— Один раз в жизни.

— И тогда ты тоже удивилась?

— Я училась тогда в Маунт-Холиок. Это было на вечеринке в Амхерсте. Я напилась. И все было чудовищно. Я ничего не помню. Я тогда пила. Поэтому-то и перевелась. Меня выставили. Я провела три месяца в клинике, где лечилась от алкоголизма. И с тех пор я не пью. Не беру в рот спиртного и впредь не стану. А вот на этот раз, с тобой, я не была пьяна. Я не напилась и не сошла с ума. И сделать это с тобой мне захотелось не потому, что я шлюха, а потому, что мне захотелось сделать это с тобой. Мне захотелось подарить тебе это. Неужели ты не можешь понять? Мне захотелось тебе это просто-напросто подарить.

— Да, пожалуй, не могу.

— Мне — захотелось — дать — тебе — то — чего — ты — хотел. Неужели смысл этих слов столь загадочен? Они пусть и не короткие, но совершенно элементарные. О господи, — рассердилась она наконец. — Нет, все-таки что-то не в порядке с тобой!

В следующий раз, когда мы оказались вместе на лекции по истории, Оливия села в последний ряд, чтобы не попадаться мне на глаза. Теперь, когда я узнал, что Маунт-Холиок ей пришлось покинуть из-за пьянства и что потом она три месяца лечилась, чтобы выйти из запоя, у меня появилось еще больше причин держаться от нее подальше. Сам я не пил, родители мои лишь изредка позволяли себе пропустить стаканчик, и что могло у меня найтись общего с человеком, который, еще не достигнув двадцатилетия, был госпитализирован из-за алкоголизма? Но, убежденный, что должен порвать с ней, я тем не менее написал письмо и переслал ей через почту кампуса.

Дорогая Оливия!

Ты думаешь, будто я пренебрегаю тобой из-за того, что произошло той ночью в машине. Однако это не так. Как я уже объяснил тебе, все дело в том, что ничего похожего со мной прежде не случалось. Так же как ни одна девушка еще не говорила мне того, что сказала ты при нашей встрече в книжном магазине. У меня были подружки, которых я считал хорошенькими и которым говорил, что они хорошенькие, но еще ни одна девушка до тебя не говорила мне, что ей нравится моя внешность, и не восхищалась какими-либо иными моими достоинствами. Так не вели себя со мной мои подружки, да и чьи-либо еще, насколько я слышал, и все это я осознал лишь после того, как ты высказалась начистоту в книжном магазине. Ты отличаешься от всех, кого я знаю, и тебя ни в коем случае нельзя назвать шлюхой. Я думаю, ты чудо. Ты красивая. Ты зрелая. Ты, признаю это, куда искушеннее меня. Это-то меня и оттолкнуло. Не я тобой пренебрег, а ты меня оттолкнула. Прости меня. И не проходи мимо меня на лекциях не здороваясь.

Марк

Но она ничего не ответила, она даже не посмотрела в мою сторону. Это она впредь решила держаться от меня подальше! Я потерял ее, и не потому (как вдруг понял), что ее родители развелись, а потому, что мои не допускали и мысли о разводе!

Но сколько бы я ни твердил себе, что без нее мне только лучше и что пила она по той же самой причине, по которой сделала мне минет, я не мог не думать о ней. Я ее боялся. Я сходил с ума, подобно собственному отцу. В известном смысле я в него превратился. Я не оставил его в Нью-Джерси, скованного цепями дурных предчувствий, жутких предостережений и прорицаний; я превратился в него в Огайо!

Когда я звонил ей в общежитие, она не подходила к телефону. Когда подстерегал после лекций — убегала от меня. И я написал второе письмо:

Дорогая Оливия!

Поговори со мной. Встреться со мной. Прости меня. Я стал на десять лет старше, чем был при нашем первом свидании. Я теперь мужчина.

Марк

В последних трех словах этого послания было нечто мальчишеское — мальчишеское, жалкое и лживое, — поэтому я и протаскал его в кармане целую неделю, прежде чем решился опустить в ящик для студенческой почты в холле общежития.