Солдаты Апшеронского полка. Матис. Перс. Математик. Анархисты - Александр Иличевский Страница 109
Солдаты Апшеронского полка. Матис. Перс. Математик. Анархисты - Александр Иличевский читать онлайн бесплатно
Керри слушал довольно равнодушно.
Собака – животное нечистое, и потому в арабских деревнях тихо, пусто, слышно только, как за забором ссорятся козы, стучат рогами, топочут, блеют. Шуршат соломой. Только у одного дома в Халсе мы заметили машину, старенький пикап ISUZU; я списал его номер.
На улицах и днем не встретишь никого. Глухие заборы, узкие окна, все обращены во двор. Я постучал в ворота кулаком. Подождал. Подобрал камень – постучал им. Наконец калитка приоткрылась. Старуха с бельмом на глазу смотрела мимо нас. По-английски не понимала.
Мы нашли тропу и стали подниматься над деревней. Если Воблин за чем-то следил, ему нужно было оставаться незамеченным. Вооруженный биноклем, он должен был занимать господствующую высоту, чтобы наблюдать за происходящим во дворе. Керри огляделся окрест.
Мы нашли площадку под смоковницей, которая роняла ягоды в зеркало небольшого источника, к нему мы тотчас припали. Керри вскоре встал с колен и отошел в сторону, потом исчез. Я отлеживался в тени и отпивался.
– Как думаешь, на какое расстояние в этой гористой местности двое здоровых мужчин способны протащить тело еще одного человека? – спросил Керри, когда вернулся.
Я встал и отправился за Керри.
Земля была чуть притоптана, похоже на приметы свежей могилы. Керри работал десантным ножом, я руками. Появился запыленный лоб, нос… И вот я снимаю с себя майку и обмахиваю голову человека. Она вся в сухой земле, будто обсыпана пудрой. Строгий профиль. Упертый подбородок.
– Мак-бенах, – сказал Керри.
Я перестаю махать майкой, меня тошнит.
Керри остается у тела, я долго, бесконечно долго сбегаю вниз на дорогу, кидаюсь под колеса какой-то легковушки, и скоро полицейские вместе со мной подъезжают к Керри, который сидит под деревом с откупоренной фляжкой и, прихлебывая, смотрит перед собой бессонными глазами. Полицейские – два парня: один поджарый, почти черный, форменная рубашка натянута трапецией на костяк, другой без шеи, сбитый – подходят к яме, зажимают носы ладонями, пятятся, хватаясь за рации. Прибывают криминалисты, и я смотрю, как женщина в маске обрамляет саперной лопаткой в земле и обметывает кисточкой еще одно, тоже мучное, почти детское лицо. Посмертная маска Есенина – вот на что похоже лицо откопанной молодой женщины. Тела лежат в яме валетом. Тело мужчины облачено в подобие рясы, бывшей когда-то лиловой.
Свидетельские показания Симхи Сгора, которые он дал в полиции на следующий день, ничем не помогли. Личность человека в рясе до сих пор не установлена. Владимир Зорин нашелся в больнице Хадаса, где пребывал неделю без сознания после инсульта, случившегося с ним в супермаркете, когда он стоял в очереди в кассу. Ничего о Воблине полицейским он не сообщил.
Домой!
Уже сойдя в седло глиссады, командир воздушного судна объявил, что над Домодедово пробка, завыл привод закрылок, крыло пошло вверх, иллюминатор хлебнул синевы и снова ослеп, понеслись клочья облаков, самолет то дрожал, впиваясь крылом в кучевую плоть, то затихал, освобождаясь от нее; в полыньях-разрывах поплыл, вырезался по контуру ожидания квадрат полей, расчесанный бороздами (качнуло крылом, фрачный грач в лиловом глянце оперенья, червь кучерявится в клюве), кляксы рощ, лесов, стрелы и ленты дорог, бетонные крошки и плошки построек, долгий шрам ЛЭП, просеченный по скуле поля, по щетине леса. Земля нарастала, рельеф мгновенно стал соизмерим высоте полета, именно в этот момент возникает сознание падения, – и посадочный коридор, уставленный глазастыми щупальцами навигационных вышек, принял в себя грузный нависающий пласт скольжения «боинга», который, пошевеливая закрылками, боролся с рваным боковым ветром, выравнивая ось.
Я миновал паспортный контроль и, хоть и не было у меня багажа – только ручная кладь, завис над каруселью выдачи. Пустые ячейки раскладывались веером, выпрямлялись, снова входили в вираж. Первые чемоданы, сумки, стукнувшиеся на ленту, были мокрыми, затем разобрали и сухие, остался один блестящий от капель черный кожаный кофр. Затем стукнулись баулы, рюкзаки со второй тележки, все промокшие напрочь, потемневшие; разобрали и их, карусель опустела совсем, а я всё стоял и смотрел, как ползла ячеистая резиновая дорожка… Одна-единственная мысль грызла мою голову…
Через полтора часа, нанизав зрачок на ленты стопарей, встречных фар, кляксы неона, лягушачью икру горящих окон, фонарей, гирлянд, витрин, светящихся кнопок домофона, чей код никак не вспоминался, я застыл перед дверью с ключом в руках, не решаясь войти. Брелок позвякивал, святая корова неожиданности вышла из-за угла и уставилась на меня влажными глазами.
Я еще раз заглянул в письмо Керри.
«Скорее всего, аэродром в Насосном. Больше негде…» – пробормотал я и очнулся от собственного голоса.
Собраться – хватило часа. Ехать решил поездом, в плацкарте. Нет лучше способа произвести разведку: как изменились люди, какое время вокруг?
Поезд всегда отправлялся с Курского. Теперь он отчалил с Павелецкого, а прежде в осенних рассветных сумерках пустил в себя толпу, хлынувшую по перрону после подачи вагонов. В начале его широколицые линейные милиционеры, расставив ноги, обозревали согбенных под ношами пассажиров, выискивали особенно затравленные лица, подзывали к себе для проверки наличия регистрации тех и этих, стопили парней с тележками, груженными горами баулов, башнями покрышек.
Поезд, полный людей, полный жизни: заботы, радости или унылости возвращения, полный усталости, надежд или бесчувственного ожидания; полный апатии, сна, еды, отправления надобностей, бесконечных отлучек покурить; полный ртов, золотых зубов, рук, плеч, животов, ног, идущих, качающихся, выставленных, свисающих в проходы; полный звуков: стуков – защелок, чемоданов, дверей, сумок, колес; шарканья – тапочек, сандалий, багажа, сидений; дребезга – стекол, ложечек в посуде, подвесных снастей; полный плещущегося кипятка – носимого в толкотне, штормящем проходе; скрипа – перегородок, обшивки, тормозов; полный запахов – острых, удушающих, вызывающих голод или отвращение, тошноту, с которой вынужден мириться, – спрессовывающихся в один креозотный запах выбегающих из-под последнего вагона шпал. За всем этим колесным царством летаргически, вполглаза присматривает высшая раса: исполненные смертного презрения проводники, заискивающие лишь перед пограничниками, неравнодушные только к своим коллегам и торгашам, которые встречают их на тех или иных станциях с целью взаимовыгодной сделки.
Перед Саратовом все проводники оживают и попарно выпячивают пуза в распахнутые двери: встреча прямого и обратного поездов оглашается возгласами приветствий, смехом, шутками, выкрикиванием в рупор ладоней сообщений и просьб, перебрасыванием фруктов и сигарет на ходу. Становится ясно, что оба поезда населены общей челночной командой, бригадой, бандой, состав которой со временем перетасовывается, – вот отчего все знают друг друга на этих двух единственных составах, которые обмениваются номерами и нумерацией при развороте.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments