Дорога соли - Джейн Джонсон Страница 101

— Бедная Изабель! Несчастная Иззи, — наконец произнес он. — Такое ужасное предательство, надругательство над невинностью и чистотой, страшное зло, в которое обратилась отцовская власть. Не понимаю, как можно так поступать с ребенком, тем более с собственным? — Он заглянул мне в глаза, и я увидела в них пляшущие язычки свечного пламени. — Вы ведь винили себя, ненавидели за то, что он сделал с вами…

— Я и его тоже винила, поверьте, — кисло сказала я. — Ненавидела отца за это.

Но, несмотря на это возражение, я понимала, что он прав. Все это время я казнила себя, носила в себе эту ярость, близкую к безумию, тщательно скрывала ее от всех. Я приспособилась к нормам человеческого общежития, позволила буржуазной цивилизации надеть на меня смирительную рубашку, чтобы жить в унифицированной и практичной структуре западного мира, где упорядочен мельчайший аспект бытия, и поразительно преуспела в этом. Я жутко боялась всего, что не поддавалось моему контролю… но, самое главное, страшилась самой себя.

Я задумчиво кивнула и призналась:

— Думаю, вы правы. Но я не знаю, как это все переменить.

— У нас есть поговорка. Время вспять не повернешь, что было вчера, было вчера. Обернитесь лицом к будущему, Иззи, и прошлое останется у вас за спиной.

Я улыбнулась. Губы мои дрожали.

— Не так-то просто это сделать.

— Вещи трудны не сами по себе. Это мы делаем их такими.

— Бывает так, что с тобой что-то случается, ты это видишь и понимаешь, что избегнуть беды не в твоей власти.

— А вот теперь вы говорите как моя тетушка! Стоит ей заболеть, она заявляет, что такова была воля Всевышнего, иншалла, что ничего сделать нельзя, и смиряется. В результате болезнь становится еще серьезней. Моя бабушка, с которой вы познакомились, бывало, с ума сходила от такой вот позиции своей сестры. «Мы что, марионетки какие-нибудь? — кричала она. — Вместо того чтобы лежать и жаловаться на запоры, вставай и ходи. Пей воду, ешь фиги!»

Я не смогла удержаться от громкого смеха. Открыв перед ним душу, в темных глубинах которой хранилась страшная тайна, отравлявшая всю мою взрослую жизнь, я почувствовала, что у меня словно камень свалился, а он тут как тут, рассказывает про запоры своей тетушки. Снова заглянув Таибу в глаза, я увидела в них веселые искорки и поняла, что он нарочно постарался разрядить атмосферу и развеселить меня.

Таиб едва заметно кивнул, снова посерьезнел и сказал:

— Это верно. Ислам нас учит, что дорога жизни для каждого прописана всемогущим Богом. Но это не означает, что мы не свободны в наших действиях, не можем бороться с обстоятельствами. Каждый из нас несет ответственность за свою жизнь и поступки. Мы свободны во всех наших практических действиях, и признание судьбы не является оправданием наших неверных шагов. Мы всегда должны бороться за то лучшее, что заложено в нас природой и Создателем, как в этой жизни, так и в будущей. Кто знает, что написано у вас на роду, Изабель? Может быть, вас ждет удивительная, чудесная жизнь.

— Которая скоро оборвется.

Несмотря на это мрачное заявление, я улыбнулась. Таиб ответил тем же, и мне стало очень легко на душе. Я глянула через его плечо в открытый проем палатки. На горизонте уже вставало солнце. Бледная полоса божественного света окрасила небо. Я вылезла из палатки на прохладный песок и стала смотреть, как над кромкой далеких дюн показался сияющий ободок, как невыразительно-серый цвет песка сменился на молочно-кремовый с множеством оттенков, переходящих в чистое золото. По мере того как солнце поднималось все выше, волны удивительного света заливали впадины между дюнами. Такой красоты я не видела еще ни разу в жизни. Голова моя словно очистилась от всех прежних страхов и воспоминаний. Мне сразу стало легко. Все мое существо наполнилось сияющим воздухом, сливаясь в единое целое с этим небом и песком.

Глава 29

Мариата шла всю ночь. Ей помогал месяц, милостиво освещавший дорогу, хотя порой она спотыкалась, а однажды даже упала и, несмотря на толстую ткань платья, ободрала колени об острые камни. Женщина шагала будто во сне, и в голове ее осталась одна-единственная мысль: идти и идти, только вперед. Вообще-то она старалась совсем ни о чем не думать, и всякий раз, когда к ней в душу закрадывалось сомнение, отталкивала его прочь и продолжала двигаться, прислушиваясь только к телесным ощущениям.

При этом нельзя было сказать, что Мариата не понимала, где находится и куда идет. Звезды над ее головой не оставались на месте, и внутренний голос постоянно напоминал ей о том, чтобы она обращала внимание на расположение хвоста созвездия Скорпиона. Мариата бессознательно вносила поправки в свой курс, наблюдая, как жало небесного насекомого постепенно склонялось к юго-востоку.

Шагая, она повторяла про себя народные песни, которые помнила еще с детства. Их пели ей бабушка и тетки. Она слышала эти слова, сидя у костра, когда возвращались караваны из дальних странствий или воины из набегов. Из глубин ее памяти всплывали отрывки полузабытых, почти бессмысленных куплетов.

Две маленькие птички на дереве сидят,

На нас с тобой похожи с головы до пят.

Черное крылышко, блестящий глаз,

Бросишь камень — и улетят тотчас…

Камни под ногами были ужасно острыми и очень мешали идти. Зачем она надела эти сандалии, привезенные еще с Адага, а не купила прочных ботинок из красной кожи, которые так любят носить женщины из племени аит-хаббаш, с рантовой подошвой, закрывающие лодыжки и при шнуровке плотно прилегающие к голени? Для столь трудного похода, когда земля под ногами хрустит и скрежещет, как тлеющие угли, и чуть ли не на каждом шагу приходится спотыкаться, лучше обуви не придумаешь. В гору идти тяжело, под гору — галька и камешки разъезжаются под ногами, подошвы скользят.

Ты шагай, мой могучий верблюд, вперед,

Полон жиром горб твой высокий.

Что впереди нас с тобою ждет…

Нет, эта песня не пойдет. Мариата старалась не думать про верблюдов. При мысли об этом она вспоминала, как солдаты избивали Атизи, и ей становилось страшно. Кто знает, что с ним было дальше? Солдаты избили его до бесчувствия и забрали с собой? Или прикончили и бросили тело? Перед ее глазами снова встала жуткая картина. На обочине лежит мертвая Муши. Другой верблюд, навьюченный тюками, вскидывает копыта и исчезает во мраке. Вместе с этим пришла и мысль о том, как же глупо все получилось. Теперь она одна на дороге, и у нее ничего нет, даже глотка воды, чтобы подкрепить уходящие силы. Эта мысль все настойчивей стучала в ее голове. Мариата пыталась отогнать ее песнями, но она все равно вклинивалась во время пауз.

«Ты умрешь, — шептал ей вкрадчивый голосок, вползая в промежутки между словами. — Ты умрешь, и никто не узнает, где твоя могила».

Мариата стиснула зубы.