Добро пожаловать в мир, малышка! - Фэнни Флэгг Страница 100

Она подтолкнула его листок на правый край стола и махнула рукой мужчине, стоящему за ним, чтобы проходил:

— Следующий!

Худощавый пожилой человек в коричневом костюме шагнул вперед.

— Имя? — монотонно проговорила она.

Молодой человек отступил и поглядел на листок, упавший на пол. Потом нагнулся, подобрал его, медленно направился к секции Д и сел на деревянную скамью рядом с негром, который утром поприветствовал его, приподняв шляпу. Человек заулыбался:

— Вы только поглядите, а. Поглядите, кто у нас тут ниггер, такой же, как я, а. Одетый-разодетый белый ниггер, но все одно ниггер. Эти твои красивые тряпки да голубые глазки ничуть тебе не помогли, а. — Он захохотал. — Ты не кто иной, как ниггер. Совсем как я. Не кто иной, как белый ниггер.

Несколько мужчин закивали и засмеялись. Молодой человек смотрел прямо перед собой, сжимая зубы и стараясь сдержать жаркие слезы.

Ряд обстоятельств, поместивших Джеймса Ле Гарда на скамью в секции Д, берет начало задолго до этого, 17 июня 1808 года. Его бабушка, мулатка из Вест-Индии, бежала из Санто-Доминго от множественных политических переворотов. Бежала вместе с семьей, на которую работала, и прибыла в порт Нового Орлеана с сумкой пожитков и нерожденным ребенком от белого плантатора.

Войдя в Новый Орлеан свободной чернокожей, она удостоилась звания цветной женщины, что автоматически ставило ее выше популяции черных рабов.

Ее дочь, Маргарет Делакруа, мать Джеймса, пополнила ряды красивых рыжеволосых квартеронок Нового Орлеана. Она, в свою очередь, вышла замуж за молодого француза из Эльзас-Лотарингии по имени Филипп Ле Гард, который познакомился с ней и влюбился на одном из известных всему миру квартеронских балов, которые проходят на Бурбон-стрит.

Когда их сыну Джеймсу исполнилось пять, им пришлось переехать во Францию. Умному мальчику в возрасте восемнадцати лет суждено было вернуться в страну, где он родился, и стать знаменитым врачом и гордостью своих родителей. Он прочел обо всех чудесах Америки, и в глазах у него горела надежда на великое будущее. Его зачислили в колледж со стипендией, и по прибытии у него было с собой мало денег. Он слышал, что в студенческом городке для него найдется приработок. Нужно только зарегистрироваться в конторе по трудоустройству и получить разрешение на работу.

Он даже не задумывался о своей расе. Во Франции он не был негром. Его мама почти не упоминала об этом.

Через два дня его вызвали в администрацию. За столом сидел мужчина, перед ним лежало его разрешение на работу.

— Мистер Ле Гард, — сказал он несколько виноватым голосом, — боюсь, у нас возникла проблема. Я посмотрел ваши присланные документы, в них не было упоминания, что вы негр.

— Нет, сэр, это ошибка, я не негр. Я пытался объяснить той леди, что это у моей бабушки было немного негритянской крови, но не у меня. Она ошиблась. Я пытался объяснить, она не слушала.

Мужчина смотрел на юношу. Ненавидел он такие ситуации, но что поделать, это его работа. Ему не впервой.

— Мистер Ле Гард, простите, мы негров не принимаем. Такая у нас политика. Но я скажу, что я сделаю. Я напишу своему другу в Говард-колледж, может, они вас возьмут.

Джеймс недоумевал. Он только что приехал из Франции, получив, как и его отец, образование в строжайшей католической школе, и его научили верить, что лгать — значит грешить против Бога. Ему не объяснили, что обозначает буква «Н» рядом с твоим именем и почему это становится твоей самой важной характеристикой. Он не понимал, что в Америке одна шестнадцатая негритянской крови перевешивает пятнадцать шестнадцатых белой и перед законом делает тебя негром. Как это можно понять?

— Но меня приняли в эту школу, я хочу учиться здесь.

— Простите, но больше я ничего не могу для вас сделать. Говард-колледж — прекрасное заведение, и, думаю, вы почувствуете себя счастливее со своим народом. У вас великолепные оценки, и я знаю, что в один прекрасный день вы станете гордостью своей расы.

Джеймс вышел из кабинета со своими документами, рекомендательным письмом и засевшими в голове словами «гордостью своей расы». Он не знал, что делать. У него не было денег, чтобы вернуться во Францию. Через несколько недель он прибыл в Говард-колледж и, обнаружив там еще несколько светловолосых, голубоглазых «негров», смирился с судьбой, приняв ее за волю Божью.

После окончания колледжа он подал заявление о продолжении обучения у врача в Вене, чьими опубликованными работами он восхищался, и возликовал, когда его выбрали из более чем сотни других молодых людей. В бланке заявления пункт «раса» отсутствовал. Они не спрашивали, а Джеймс не рвался рассказывать, все-таки Европа не Америка. Два года он практиковался в Вене, работая ассистентом у доктора Теодора Карла Люггера. Иногда по субботам они с дочкой Люггера и ее друзьями садились в трамвай и ехали по Рингерштрассе на гигантское колесо обозрения, откуда видна вся Вена. Город был прекрасен, молодость была прекрасна, и они полюбили друг друга. Жизель без ума влюбилась в американского доктора и хотела за него замуж. Джеймс не рассчитывал на это, ибо не хотел везти ее домой, в Америку, проводящую политику расового разделения. Он пытался объяснить, какие у них могут возникнуть проблемы. Но Жизель, темноволосая, темноглазая, с кожей темнее его собственной, только рассмеялась. Не мог он быть негром. У него голубые глаза и прямые, медового цвета волосы. А он не мог ей объяснить. Тогда попытался объяснить ее отцу, мол, из-за принадлежности к расе чернокожих он не сможет работать в больнице для белых и жить в квартале для белых. Доктор Люггер сидел, слушал, а когда Джеймс закончил, медленно снял очки, протер их платком и тихо проговорил: «Доктор Ле Гард, если вы не желаете жениться на моей дочери, наберитесь мужества сказать ей прямо, а не морочьте голову такой фантастической чепухой».

Джеймс был в отчаянии, чувствуя вину за то, что роман с Жизель так далеко зашел. Поворачивать вспять было слишком поздно, тут уж не обойтись без двух разбитых сердец. Всю ночь он гулял по улицам Вены, задавая себе один и тот же вопрос: что делать? Окончательно подавленный, постоял над Дунаем, глядя на огни в черной воде. К рассвету решение было принято. Он знал, что делать. В конце концов, им-то он сказал, что он негр, правда? Но Жизель он не повезет в Америку. Нет, он ее слишком любит и не подвергнет такому испытанию. Он женится на ней, и они останутся в Вене и будут растить детей здесь, вдали от расовых предрассудков. Но Джеймс не учел Адольфа Гитлера.

Вернувшись в Вашингтон на должность руководителя «Фриман Хоспитал», доктор Ле Гард незамедлительно обнаружил себя среди тех, кого У. Дюбуа [53]назвал «одаренной десяткой». Вскоре он стал членом Городской лиги, Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения, Ассоциации образования американцев, Музыкального и литературного общества — всех клубов и организаций элиты черного общества. Его, разумеется, признавали одним из ведущих чернокожих аристократов Вашингтона, которых пускают в эксклюзивные места отдыха — Сарасота-Спрингс, Хайлэнд-Бич, Мэриленд. Он парил в разреженном воздухе высот.