Толерантные рассказы про людей и собак - Упырь Лихой Страница 10

ХУЙ, ИЛИ КОНЕЦ КРИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА

Арт-мастерская Дмитрия Тер-Иваняна

Папа прочитал буклетик и сказал:

– Я, походу, и так знаю, что хуй – это конец. Стыдно ребенку концы показывать.

А мама быстренько послала папу на хуй и объяснила Диме, что если просто так говорить «хуй» – это некультурно, а когда хуй становится предметом искусства, его и показать не стыдно.

– А я уже видел писю, – похвастался Дима. – Мне Сережа показывал. А потом мы с ребятами в садике смотрели, у кого пися больше, и я победил.

Вот какой молодец этот Дима!

Папа покраснел от гордости и сказал:

– Весь в меня.

Мама хотела что-то добавить, но передумала.

– А может, все вместе пойдем на марш? – как бы невзначай предложил папа. – Классно оттянемся. Ну, там, пива выпьем, побазарим с камрадами. У меня еще лишний плакатик под кроватью остался. Ты ведь любишь всякую хуйню на палках носить?

– Не зли меня, – тихо сказала мама, и ее рука сама собой потянулась к трубе от пылесоса.

Тогда папа очень быстро проскочил в туалет, заперся там и крикнул:

– А на вечер у нас запланирована теплая дружеская встреча с чебуреками! Ты ведь любишь чебуреков?

А мама заорала:

– Выходи, свинья! – и начала пинать дверь.

– Мама, ты не любишь чебуреки? – спросил Дима. Но его никто не услышал.

Через полчаса мама перестала ругать папу, он вылез из туалета, и они всей семьей поехали на выставку. Ты любишь выставки, дорогой читатель? И Димин папа тоже не любит. Он даже сделал вид, что не может завести машину.

– Я сама, – сказала мама и начала отбирать ключи. Папа испугался и довез маму с Димой до большого серого дома со стеклянными дверями. На ступеньках сидели какие-то дяденьки с папиросами и громко смеялись. Наверное, им очень понравилась выставка. Папа принюхался и сказал:

– Вы идите, а я тут с мужиками побазарю.

Мама ответила:

– Не зли меня.

И они пошли дальше.

Внутри оказалось очень просторно и красиво, на первом этаже было большое кафе, а у лестницы – автомат с мороженым. В этот автомат надо сунуть деньги, потом нажать на кнопочку и подождать. Он страшно завоет и выдаст вафельный рожок или кому что нравится.

– Папа, дай пятьдесят рублей, – попросил Дима.

– Нам бесплатно, – сказала мама и потащила их дальше.

Они поднялись на третий этаж и долго искали выставку.

А что там за тетенька с молотком? Это же тетя Вера! Она прибивает стрелочки с надписью: «На ХУЙ – это туда».

– Ого! Концептуально, – говорит мама.

– А что такое концептуально? – спрашивает Дима.

– Это когда в произведении содержится некий мессидж, – объясняет тетя Вера. – И мы переосмысляем затертые до дыр клише.

Тетя Вера большой специалист по всяким дырам и клише. Ее хлебом не корми – дай клише потереть.

Папа покраснел и сказал:

– Ну, понятно. В общих чертах. Где конец, там и клише.

И они пошли по стрелочкам туда – там оказался большой зал с белыми фанерными стенками, на которых большими розовыми буквами были написаны разные слова. А на самой главной стенке была нарисована огромная розовая пися в виде буквы S.

Папа осмотрел букву-писю, хмыкнул и сказал:

– Впечатляет.

Стоявшая рядом тетенька улыбнулась.

Это была очень красивая тетенька, дорогой читатель. Стройная, черноглазая, с длинными черными локонами. Если бы ты увидел эту тетеньку, ты бы обязательно влюбился. Папа и Дима уставились на тетеньку и больше не обращали внимания ни на какие розовые писи. Дима понял, что ему тоже нужно что-то сказать, и добавил:

– Концептуально!

– Ах ты, моя рыбка! – умилилась тетенька и расцеловала Диму. – Как тебя зовут?

– Дима.

– Меня тоже, – обрадовалась тетенька. – Вот видишь, Вера, я говорил, что такой концепт понятен даже ребенку! Это не вторичный по сути своей поп-арт или концептуализм в ущербном понимании постмодернистов. Язык моей живописи настолько универсален, что сродни некой первичной знаковой системе, некому праязыку, который могут свободно интерпретировать любые реципиенты независимо от пола, возраста, социального статуса и эээ… ориентации.

– Отчего же, – вмешалась мама, – тендерный фактор играет решающую роль в интерпретации вашей живописи. Как и социокультурная составляющая.

– Умничка, – сказала черноглазая тетя и похлопала маму по плечу. – Но все же есть некие универсальные концепты, на которых критический дискурс кончается, поскольку они вне субъективной интерпретации и вне вообще какой бы то ни было интерпретации. Это как черный квадрат, как вещь в себе, как… – тетя замялась.

– Как хуй, – подсказал папа.

– Как хуй?! – переспросила тощая тетенька с диким взглядом. – Как хуй?!!! Что есть ваш жалкий писюн в сравнении с Большим Языком? Как ваш стручок может претендовать на Универсум?

– Леночка, успокойтесь, – сказала тетя Вера и попыталась увести сумасшедшую тетеньку.

Но тетенька не унималась. Сначала она говорила про какой-то тендерный террор, потом сняла туфлю, начала стучать каблуком по большой розовой писе и закричала:

– Вы, господа, – пидорасы!

Тогда мама сказала, что это старо, сняла обе туфли и кинула в тощую тетеньку, а тощая тетенька взяла розовую тележку из супермаркета, которая стояла рядом с писей для красоты, и побежала в атаку на маму. Мама упала, и тощая тетенька сказала, задыхаясь:

– Критический дискурс вечен, а вы – говно!

Мама высморкала красную соплю и пнула тощую тетеньку между ног. Прибежало еще несколько тетенек, они тоже поснимали туфли и начали ими кидаться, а тетя Вера влезла на табуретку, взмахнула молотком и воскликнула:

– Уведите детей!

И папа увел детей, а заодно и красивую черноглазую тетеньку.

– Папа, дай пятьдесят рублей, – попросил Дима.

Но папа сказал, что у него нет мелочи. Тогда тетенька протянула папе полтинник и спросила:

– Вам правда понравилось?

– Конечно, – ответил папа. – Такого даже на Русском марше не увидишь.

– А по-моему, хуйня, – задумчиво сказала тетенька. – Но вы приходите в следующий раз, у нас запланирована акция «Юный безбожник». Будем иконы рубить.

Папа сказал, что придет обязательно, а Дима сунул в щель пятьдесят рублей, достал мороженое и начал его лизать.

Откуда-то сверху свалился горящий кусок фанеры с розовыми буквами и т. Д.