Страшно жить, мама - Анна Златковская Страница 10

– Это надолго, – хмуро сказал Левка после разговора с диспетчером.

– Почему?

– Я часто в лифтах застреваю, минимум пять раз в месяц, и всегда рабочие приезжают только часа через два.

Левка достал из портфеля альбом и карандаш. Присел на корточки, разложил альбом на коленях и стал рисовать. Я присела рядом с ним. Левка рисовал огромное чудовище с выпученными глазами и клыками, из его пасти лилась то ли слизь, то ли кровь, а в лапах оно сжимало тонкую фигурку девушки.

– Ого! Ты здорово рисуешь! – я с восхищением смотрела на мальчика. Левка только кивнул, продолжая заштриховывать зверя. – А я людей представляю посудой.

– Как это?

– Ну вот, например, наша соседка Валя, от нее всегда пахнет кислой капустой, но вообще она хорошая женщина, мне она видится пузатой белой кастрюлей, в них обычно варят борщ. А училка по русскому – тонкая вытянутая ваза из розового стекла.

Левка посмотрел на меня с удивлением. Протянул руку.

– Будем дружить, – сказал он с неким уважением.

Когда нас наконец извлекли из лифта, на часах было четыре. Я с ужасом думала о маме. Обычно, вернувшись из школы, я звонила ей на работу и сообщала, что я дома. Мама стояла возле двери, будто статуя. Руки лежали на груди, глаза закрыты, она дышала тяжело и со свистом.

– Мам?

Она очнулась. Посмотрела на меня тяжелым взглядом и залепила пощечину.

– Нагулялась?! – крикнула она, словно бросила мне в лицо мелкие камни, так больно ударили ее слова.

– Мам, я не виновата… – я стояла растерянная, щека горела и болела. Мама развернулась и ушла.

– Мне пришлось отпрашиваться с работы, я думала, с тобой что-то случилось, а у меня отчет! – бросила она на прощание.

Домой она вернулась поздно. Я лежала в кровати, гадая, почему она задерживается. Мама со мной не разговаривала. Накапала демонстративно корвалол, выпила несколько сердечных таблеток и легла спать.

– Мамочка, я не виновата… Я в лифте застряла.

Но она молчала.

– Если ты хочешь моей смерти, то своего добьешься, – наконец вымолвила она.

Всю ночь я ворочалась. Заснула около четырех утра, а через два часа уже нужно было подниматься в школу.

– Мамочка, ну пожалуйста, – молила я. Ее молчание убивало меня. Сердце становилось тяжелым, будто на него повесили гирю и оно падало вниз под грузом. «Почему я страдаю? – спрашивала я себя. – Ведь нет моей вины в том, что я не позвонила, как обычно, в два часа. Я застряла в лифте, что не так? Почему же мне так плохо, отчего нужно во что бы то ни стало помириться с мамой, иначе весь день будет безнадежно испорчен?»

Левка ждал меня внизу у подъезда.

– Ну что, пошли? – он переминался с ноги на ногу. Неуклюжий, смешной, с темными вьющимися волосами и шоколадными глазами.

– Родители не ругались? – спросила я его.

– Чего им ругаться? Ну, застрял, бывает, – он пожал плечами.

– Везет тебе, – вздохнула я. Левка не понял.

Левка был моим подарком и маминым проклятием. Мы забирались с ним на деревья, представляя себя птицами, лазили по подвалам, пугая крыс, залезали на крышу, чтобы плеваться на прохожих внизу. Когда соседка рассказала маме, что видела, как я поднимаюсь на крышу, мама плакала весь вечер. Она швыряла в меня вещи из шкафа, потому что они криво лежали, бросала грязное белье, вытаскивая его из бельевой корзины:

– Кто это будет убирать? А?! Я?! Ты по крышам шатаешься, а я тут домработница? Что ты смотришь? Посмотри в шкаф, давай, давай! – она схватила меня за шею и засунула головой между полок.

– Видишь, сколько грязи, вещи лежат, будто их ногами топтали, ты девочка растешь или кто?!

Когда я сложила все вещи на место и стала стирать руками майки, она немного успокоилась.

– Стиральную машинку Влад скоро починит, – она стояла возле ванной комнаты. – Крыша – это очень опасно, понимаешь?

Я кивнула.

– Ну, иди ко мне, – она обняла меня, поцеловала в щеку. – Не хочу, чтобы ты дружила с этим мальчиком.

– Я – хочу.

Мама внимательно смотрела на меня, задумавшись.

– Ладно, посмотрим.

Она повеселела, слишком быстро забыв о случившемся. А все дело в выходных. Завтра опять к Владу поедет и не хочет, чтобы я все испортила своим плохим настроением. Я же ехать к Владу решительно не хотела.

Я пила чай с бутербродом, пытаясь придумать, как остаться дома. Неожиданно позвонили в дверь.

На кухню вошел мужчина. Сутулый, с сединой на висках, с уставшими глазами.

– Привет, дочка, – сказал он и сел рядом на табурет. Мама встала позади него, немного удивленная, она не знала, что и делать.

– Зачем пришел? – спросила она его. Поставила перед ним чашку чая.

– Дочку увидеть, – он смотрел на меня внимательно, будто мелкие ракушки выискивал в песке. Неуютно.

– Ммм, двенадцать лет, знаешь? – мама иронично улыбнулась.

– Я твой папа, понимаешь? – он попытался взять мою руку, но я отдернула ее.

Если бы ты был мой папа, я бы это чувствовала, но ты чужой человек, который не знает меня, не знает, каково мне жить, каждый день моля о взрослении. Потому что я неподвластна себе, я живу и дышу только мамой. У меня всегда была только мама, больше никого. Я не знаю, как становятся папами, но, наверное, они всегда рядом, да? Я видела несколько раз, как отцы подбрасывали на руках своих маленьких дочек. Девочки так глупо и счастливо визжали. Вверх – в небеса, волосы тонкими искрами взметались ввысь вместе с громким радостным визгом, вниз – в руки, громкое «хлоп», объятия. Каково это, когда тебя любит отец?

Я хотела сказать это вслух, но не смогла. Отметила лишь про себя, что я на него похожа. Глаза зеленые, мутноватые, как болото, нос широкий, скулы высокие. Волосы жесткие, непослушные. Мама вдруг показалась совсем белоснежной и прозрачной на фоне нашей с отцом смуглой кожи и черных прядей.

Я встала и медленно вышла, спряталась за шторой на кровати в надежде, что мама сама его выгонит.

Отец что-то бормотал, я слышала его голос, доносящийся из кухни. Мама иногда срывалась на крик:

– Знаешь, как мне одной тяжело было?!

Он барабанил пальцами по столешнице. Ему важно было сейчас почувствовать себя отцом, чувство вины не входило в его планы. Они долго спорили. Мама рассмеялась отцу в лицо, когда он пытался громко высказаться: «Она моя дочь!»

Вскоре он ушел, оставив маме деньги.

– Купи ей то, что она пожелает, хорошо?

Он подождал в прихожей, надеясь, что я обниму его на прощание, но я спряталась в своем темном уголке и не желала ничего знать.