Архитектор - Анна Ефименко Страница 10

– Правда, что его тело пожрет червь и оно пребудет в зловонии, покуда не рассыплется в прах? – в прежнем страхе спросила моя возлюбленная.

– Его – нет, – успокоил я Люсию, – гнить будут те, кто и при жизни во чреве своем держит целый выводок червей. Вон тот, например, – я указал на мясника, снующего среди людей в обсуждении такого зрелищного события. Люсия рассмеялась мне в плечо; я продолжил, – а наш друг будет лишь коченеть, каменеть и заостряться до погребения, после которого предстанет он перед Господом таким, каким мы запомнили его сегодня.

Покинув злополучную площадь, мы дошли с Люсией до дома, где я в скором времени попрошу ее руки у досточтимого Обрие, и где мы будем коротать свой век. Время закрутится вперед. Улица разрастется вширь и вдаль, поселит в пчелиные соты крошечных домов других жителей; запестрят на ветру новые вывески лавок. Солнце сезонов будет крутиться безостановочно.

Захотелось немного побродить в одиночестве и собраться с мыслями. Обогнув пустой рынок, свернул в темные подворотни, запечатанные ночным мраком и молчанием, глухим и отрывистым собачьим лаем.

Я прислонился к стене, обессиленный, уставился на холм, синеющий за последними городскими постройками и прозванный Бесовой Горой вилланами. По-прежнему находясь под гнетущим впечатлением от произошедшего, нарисовалось странное видение: будто на вершине холма, подлунный и величественный, стоял мой музыкант, вытянувшись на изломе и направляя вертикально в небо смычок. Выше и выше, под таким опасным углом, впиваясь во флегматичный сонм облаков – и вот уже смычок в изнеженной белой длани превратился в меч, копье, стрелу, разящую воздушный свод, а затем и стрела замерла на взлете, превратившись в башню непомерной высоты, могучую, но невесомую, произрастающую из тела застывшего в отрыве от земли артиста – теперь он не имел права ни сломаться, ни упасть. Грациозным скульптурным изваянием взирал музыкант вниз, на раскинувшийся в долине Город, расколотый надвое изгибами реки, словно курчавой виноградной лозой. Маг, чародей? Пусть несчастный был лишь бродячим развлекальщиком, но в его гибельной агонии явился мне сам указующий божий перст, что заклинал лично меня… Построить Шартрское шило этому Городу.

«…и на сем камне Я создам Церковь Мою…» ^[6]

Я видел тощего музыканта, сгоревшего в зените славы, видел его, наконец-то, я видел Хорхе в агонии, отец вернулся с небес, чтобы указать мое уже совсем созревшее предназначение.

– Прямо на сцене! – выдохнул я, наконец, в пустоту, но ни одно эхо не отразило в подворотне мой голос.

* * *

Истекал срок ученичества. На собрании я торжественно заявил о добросовестном выполнении всех работ, Жан-Батист это подтвердил, клятва была произнесена, меня объявили подмастерьем. Обо всех нарушениях устава я также пообещал доносить мастерам-хранителям ремесла.

Следующий год я мог поступать на службу, однако, пока было запрещено держать рукодельню самому.

Жан-Батист помог мне собирать узлы.

– Если выгодно женишься, – подмигнул он, – скоро сам станешь мастером. А то и кем повыше, учитывая связи ее папаши.

Отпраздновать новый статус я позвал Люсию.

– Ты станешь моей женой? Говорят, я внебрачный сын графа.

Неизвестно, кто ждал этого момента больше. Ей хотелось заполучить меня и, возможно, мое пока не подтвержденное благородство (мы отправили запрос в монастырь о любых сохранившихся об этом сведениях – авось кто знал, да в свое время утаил); а мне хотелось построить Собор, подобный тому великолепному сооружению, что когда-то вдохновило меня стать зодчим.

И для этого очень сильно были нужны деньги.

* * *

Вскоре гонец из Грабенского аббатства привез отцу Люсии документ, подписанный ныне аббатом Эдвардом о подтверждении моего высокого происхождения, конечно же, ни словом не посвятив самого меня в тайну этого происхождения (скорее чисто формального, без претензии на земли и титулы). Корноухими становились в наказание мошенники и крючкотворы, не мне ли было догадаться о прошлом Эда? И не мне ли было догадаться об истинности подобных документов? Но дело было решено. Семья Люсии не обладала благородством, но обладала властью. Я – наоборот. Таким взаимовыгодным решением и должен был стать наш брак.

Для свадебного торжества арендовали зал вместе с прислугой у одного влиятельного сеньора. Засуматошилась подготовка – таганы, скатерти для кухонь, сковороды, железные ложки, чаны и ушаты, медные котелки, миски, серебряные тарелки, глиняные кувшины для вина, горшки для милостыни, цедилки для объедков. Найм кухарок, водоносов, веночниц, арфистов и жонглеров, и наконец, духовника Карло.

Затевалось пышное празднество, целью которого было показать всему Городу благополучие моего тестя. Его дочь раздавала беднякам хлеб, а веночница раздавала гостям венки, и круги из фиалок, они надевались на хлеб, и делали хлебные солонки, а я как всегда не мог ни крошки проглотить, и эта свадьба на вкус мне отдавала щавелем, уксусом да кислым вином.

Девушки танцевали кароле, а потом все вместе плясали «три на три» и «цепочку» в зале, устланном розмарином.

Объедки после свадьбы, конечно же, отдали бедным.

Наше ложе убрали не саржей, но беличьим мехом, к потолку был подвешен балдахин с пологами с трех сторон (передний полог днем следовало поднять и подвязать). В ногах на ночь оставили зажжённую лампу, и я наконец-то сумел как следует разглядеть мелкую поливную плитку на полу опочивальни.

Люсия стала моей госпожой, я переехал из мастерской в их высокий дом. Тощий музыкант умер на сцене, а я зажил в чудесных покоях у главной площади.

«В нашем положении» Люсия морщилась на деревянный крест, который с детства носил на кожаном шнуре и велела его убрать куда подальше с вот уже остепенившейся и обеспеченной шеи.

Только в труде спасался я теперь от разложения. Только мое занятие позволяло общаться с Господом отныне.

Ежели кто другой предпочтет ладан, лен, кровь, плуг, корону или власяницу – разве скажут они о достоинствах своей стези? Все смертные грехи облюбовали себе жилища во граде людском. Алчность бурлит обманом и тайным ростовщичеством у купца, торгующего в лавке. Гнев благородно размахивает рыцарским мечом, вершащим убийства. Лицемерят монастырские святоши, в гордыне неудержимо-одержимые идеей стать чище самого Господа нашего. О проклятие быть молодым! Юнцы с пухлыми губами, назначающие свиданья таким же персиковым девицам, движимы не любовью, а лишь постыдным сладострастием. О зеркальное проклятие старости – коротать ученому мужу дни в немочи и унынии. А наверху уже разлеглась покрытая язвами сифилиса власть, она чревоугодничает на пирах, набивает брюхо и сундуки. А внизу, в свою очередь, исходит желчной завистью чернь и беднота, гнущая спину почем зря. Тем более счастлив я не встретить ни одного дьявола в архитектурном ремесле!

Любая тварь хочет ласки. Признания и чуточек запятнать своим именем историю. Те же, что попроще, просто жрут свою еду в позолоченном хлеву. Господи, избави меня от них навсегда и даруй возможность достроить огромный Собор во славу Твою.