Война маленького человека - Ирина Малышко Страница 10

Обстрелы увеличивались. Я бы даже сказала, это были не обстрелы, а расстрелы. Безоружные жилые кварталы просто расстреливали. Никто не мог сказать, чья сегодня очередь, кто сегодня окажется под огнем. По вечерам все слушали взрывы, определяя район и сверяя его с данными из интернета.

Неожиданно для себя после многолетнего воздержания я стала употреблять спиртное. Как-то во время очередного и затянувшегося обстрела я поняла: «Надо срочно выпить!» Я нашла у себя в холодильнике вино для соусов в пол-литровой баночке с закручивающейся крышечкой, достала красивый бокал, спрятанную на черный день шоколадку Roshen. Вино было кислым, гадким и дешевым, как и положено вину для соусов, но мне сразу стало легче.

Я жила в стратегическом районе теперь уже не работавшего железнодорожного вокзала. После очередного жесткого обстрела закрыли один из супермаркетов моего «бермудского треугольника». Снаряд попал в заправку напротив. После другого обстрела закрыли спортклуб. Снаряд попал в крышу. По счастливой случайности никто не погиб.

Я хорошо запомнила одно утро. Проснулась от сильного взрыва, по звуку – где-то очень близко. Смотрю вниз – мимо моего балкона бегут люди. Я никогда не забуду эти ощущения: ты почти «неглиже», сонный, у себя на балконе, рядом взрываются снаряды – а ты практически в одних трусах и не можешь сообразить, где твои вещи. С тех пор я стала ложиться спать так, чтобы в любой момент иметь возможность вскочить и бежать. На местном лексиконе это называлось «пижама для выхода в свет».

Обстановка накалялась. Мало кто из моих знакомых понимал, почему я не уезжаю. Но больше всего меня бесил вопрос: «Кто стрелял?».

Тем летом людей за пределами Донецка я разделила на три категории. Первые говорили мне: «Что ты там сидишь, тебе что, жизнь надоела, уезжай куда-нибудь». Вторые говорили: «Приезжай к нам, в Донецке опасно». А третьих я называла на своем внутреннем сленге – «особо любознательные». Они засыпали меня вопросами: «А кто стрелял, а откуда, а знаешь, что вчера было в Горловке, ее с землей сравняли, я по новостям видел». Как меня бесили эти люди и этот их вечный вопрос: «Кто стрелял?».

На войне стреляют все, все стороны конфликта. Это факт, который нужно признать. Центр города обстреливали «эти» с ленточками, это тоже факт, который не замечать невозможно. Да и во время обстрела, честно говоря, абсолютно все равно, откуда к тебе летит снаряд.

Почему-то я очень хорошо запомнила день, когда обстреляли один из центральных жилых элитных районов – Европейский. Этот день назвали «наше 11 сентября». Фотографии обстрела высотных красивых домов действительно чем-то напоминали фотографии крушения башен-близнецов в Нью-Йорке. В тот день был полностью уничтожен магазин «Купеческий» – один из элитных продуктовых магазинов Донецка. Прекрасные золотисто-серебристые донецкие девушки в мирной жизни возили там за собой корзинки на колесиках с одним йогуртом, томно покачивая бедрами на пятнадцатисантиметровых шпильках. В военной реальности от элитного магазина остались только осколки бетона.

В топе моих «любимых» вопросов был еще вопрос о бомбежках фосфорными бомбами. Как я его ненавидела. Пост в Facebook’e об этих бомбах был у меня практически перманентным. «Я в Донецке, в трезвом уме и здравом рассудке. Самолетов нет, фосфорных бомб тоже. Не смотрите российские новости».

Помню, я вначале пыталась вести какую-то разъяснительную работу, кому-то что-то доказывать. Писала большие объяснительные посты своим московским друзьям. А потом поняла – все это бесполезно. Каждый человек выбирает ту часть реальности, которая ему близка, и видит только то, что он хочет видеть. Когда человек, живя в Донецке, смотрит на миномет с российским флагом под своими окнами и говорит, что «он нас защищает», объяснять что-то уже не имеет смысла.

Мирная жизнь все дальше уходила в прошлое. Война проступала отовсюду, даже в режиме дня. Если меня когда-нибудь спросят, чем военный город отличается от мирного, я скажу не задумываясь: наличием комендантского часа и тишиной. Тоскливо-звенящей военной тишиной вымершего города без автомобильных сирен, привычного городского гула, без детских голосов. Звенящей тишиной города-призрака, особенно ощутимой после длительных артиллерийских обстрелов.

Из-за комендантского часа целое лето я была лишена ежевечернего променада. Я сама удивляюсь, как это вынесла, учитывая мою страсть к долгим пешим прогулкам, особенно вечерним. К ним меня приучил еще папа в детстве. У него была традиция – вечерний моцион перед сном. И он часто в детстве брал меня с собой.

Удивительно, но человек может привыкнуть ко всему. Тем летом гулять мне не хотелось совсем. И это мне не казалось чем-то из ряда вон выходящим.

Очень редко, перед самым началом комендантского часа, я выходила подышать свежим воздухом и немного пройтись по улице Артема. Рядом с моим домом находился городской пруд, в котором как-то уж очень мирно и размеренно плавали утки, вдали, на другом берегу, традиционно дымилось какое-то неизвестное мне здание, мимо проезжали «броневички» с военными, они направлялись в сторону не работающего железнодорожного вокзала. Созерцая эти «броневички», я каждый раз с напрасной надеждой мечтала о том, что, может, они уезжают навсегда из нашего города.

Изредка уже поздним вечером, после начала комендантского часа, я спускалась в наш двор между четырьмя большими многоподъездными девятиэтажными домами. Я жила в классическом спальном районе. Если светилось окон десять – это было хорошо. Наш двор, как и город, был практически пуст.

Недалеко от моего дома на рекламном щите рядом с закрытым после обстрела супермаркетом я наткнулась на самодельный плакат, распечатанный кем-то на стандартном листе А4. «Дончанин, не стоит бояться быть сильнее…». Каждый, из оставшихся в городе, понимал этот текст по-своему. И те, кто ждал украинскую армию, и те, кто хотел, чтобы она никогда не пришла. Всем одинаково было непросто.

Обстрелы не уменьшались. К ним я уже даже стала привыкать. Помню, как-то рано утром за окном непрерывно «бахали», я лежала и сквозь сон думала: «Когда же вы уже замолчите?» И вдруг неожиданно наступила тишина, гробовая тишина. Я лежала, боясь пошевелиться, чтобы не нарушить это шаткое безмолвное равновесие Вселенной.

В те дни я много раз пыталась осмыслить, что такое война. Человек очень быстро ко всему привыкает – к пустым улицам, заколоченным витринам, к автоматным очередям и взрывам за окном. Привыкает к людям в камуфляже с автоматами на бульваре Пушкина вместо мамочек с колясками. Привыкает к комендантскому часу и отсутствию вечерних прогулок. Тебе просто не хочется выходить из дому.