В поисках праздника - Виталий Капустянский Страница 10

– Семеныч, ты знаешь… Я что-то залежался, хочу прогуляться по берегу. Я ненадолго.

И скоро песок между моей подошвой и бетоном скрипел, приближая шаг за шагом окрыленное хищными крыльями сердце к безмолвной деве. Приблизившись к мысу, я сбавил темп, делая шаг равнодушно прогулочным, что позволило мне мгновенно оценить свой выбор. Распущенные волосы спадали на черную облегающую грудь майку, темно-синяя юбка открывала мне стройную, бархатную ножку. Когда до девушки оставалось несколько шагов, то в мою сторону блеснули стекла очков, что вызвало некоторое замешательство в моих действиях, но, мысленно отбросив уродующие лицо очки, я увидел ровные и спокойные линии, и, как взъерошенная, напуганная птица, я успокоился от неожиданно блеснувшей опасности, и перья моей души вновь стали гладкими и горделивыми.

– Почему не на дискотеке? – прекрасно понимая почему, спросил я.

– Все это надоело, – словно продолжая длинный разговор, ответила она.

– Я вас понимаю, можно и в толпе быть одиноким, но лучше быть просто одиноким, чем одиноким в толпе. Не помню, кто это сказал, – на самом деле я прекрасно знал кто, но все же продолжал играть свалившеюся мне на голову роль.

Моя печальная дева посмотрела на меня и, сняв очки, убрала их в кармашек юбки.

– А вы откуда?

– Да вот с этой горы, – печально сказал я, придерживаясь ее настроения.

– У вас там палатка?

– Нет, у меня там царский шатер и целая армия, – мечтательно сказал я.

Вынув заколку, она собрала темные волосы в хвост, открыв аппетитную, загорелую шейку, и, поворожив шоколадными ручками в волосах, позволила мне любоваться пушистым, нежным профилем.

– Скучно здесь, только море и радует, – сказала она и потрясла темным хвостиком.

– Да это же легендарный край! Сколько судеб, надежд, печалей, разочарований толпилось и умирало здесь, – заговорил я с жаром, – да мы соприкасаемся с историей, дышим воздухом, замешанным на поэтической смеси, да мы должны радоваться, что ступаем по этой благословенной земле!

Ее глаза блеснули и как-то по-новому посмотрели на меня, и в этот момент я не знал сам, играю я или говорю правду.

– А как вас зовут? – осторожно спросила она.

– Девочка моя, разве в имени дело? Хочешь, зови меня Парисом, и я украду тебя, как прекрасную Елену, – копируя драматического актера, говорил я.

Она улыбнулась искренней улыбкой, и над уголками губ образовались красивые ямочки на щеках, изменив все ее лицо, и юный свет любопытства заиграл в чистых глазах.

– Меня зовут Тамара, можно Тома.

– Тамара, – многозначительно произнеся ее имя, заговорил я, – я согласен быть твоим демоном! А если серьезно? Можете звать меня Виталионти, а если просто, то Виктор. Ну, а если мы захотим оставить наши имена на камне, то можно написать так: «Здесь были Тома и Вита».

– Вы всегда такой веселый? – спросила смеющаяся Тома.

– К сожалению, да.

– Ой, музыка кончилась, вы извините, но мне пора. Вы приходите завтра на это же место. Я буду вас ждать.

– Дай мне лапку на прощанье, встреча, вот мое желанье. До скорого свидания, дивная Тамара. Желаю тебе поскорее уснуть.

– Нет, я сразу не усну, мы перед сном с подругой делимся впечатленьями, истории разные рассказываем, мы уже переросли лагерь, это последняя смена, больше мы сюда не приедем.

– Поэтому ты и грустишь?

– Отчасти да.

– Ну, беги, а то опоздаешь.

И моя девушка, вдруг глубоко вздохнув, словно ночная бабочка, упорхнула вглубь темных кипарисов. Взглянув на небо, мне показалось, что я нахожусь под гигантским колпаком звездочета, такого низкого звездного неба я давно не видел. Поднимаясь по тропинке нашей горы, мне казалось, что я приближаюсь к звездам, но как только я поднялся на гору, то сразу услышал, как доблестный страж Семеныч, посвистывая, храпел. Ему подпевал хор цикад, и, схватив невидимую дирижерскую палочку, я, размахивая руками, направился к диктаторскому ложу. Засыпая, последнее, что я увидел, это были белые штаны прожекторов, гулявшие над темно-синим морем. После столь пикантного конкурса аргонавты во главе с Гераклом отчаянно пытались сдаться в плен алуштинским амазонкам, но загорелые красавицы, верные лишь своим желаниям, не пожелали их брать в плен, а «морские девы», разбросанные вдоль побережья, им не понравились. Поздно ночью с опущенными мечами отряд возвратился в лагерь, они заняли всю ширину площадки, уснув на походных плотиках, под немыслимым для меня углом.

Пятнистое утро теплыми руками, словно морские раковины, открывает мои глаза. Мое зеленое, ивовое опахало, словно насмехаясь, отбрасывает пятнистую тень в противоположную сторону, и я в диктаторском гневе уже готов отдать приказ об использовании его на дрова. Но, неожиданно расплывшись в моих глазах, опахало осталось не наказанным, а там, где бетонные щипцы сжимают море и берег, мой ненасытный глаз тщательно перебирал, словно рис перед варкой, плескавшихся в ярких зеленоватых волнах веселых девушек.

Среди которых, возможно, была и моя девушка, но нет, нет, нет, скорее всего, она сидела на сухом деревянном топчане, отшлифованном загорелой шкуркой, и прилежно писала письмо, расположив тетрадку на сомкнутых загорелых коленях. Это на нее больше похоже, я так и вижу, как она во время пауз качает ножкой и дует на кончик авторучки, поднесенной к нежным губам. Пробуждение аргонавтов на нашей горе временно прервало шлейф моих сладостных видений и, возвращаясь к диктаторским обязанностям, я решил отдать приказание приготовить завтрак, но после блистательной ночи на подмостках лагеря «Днепрорамзэс» я обнаружил пропажу голоса. И теперь, когда, казалось, я приблизился к моей юной деве так близко и, словно восточный сказочник, увлек ее своим сладкозвучным голосом, и оставалось только поймать ее в жаркие объятья, какой-нибудь южный верблюд, ведь спал я все-таки на тропе, в поисках колючки наступил на спящего вещателя, раздавив хрупкую погремушку моего всесильного голоса.

– Теперь он нам не соперник, его лишили голоса, так что он обезоружен, – злорадно заявил Андрей, слушая мое беспомощное шипение.

– Нет, это просто акклиматизация в тяжелых формах, – иронизировал Женя.

– Виктор, ты же спортсмен, где твоя закалка, только приехали, а он слег, – посмеиваясь, сказал Олег.

Да, да, да, мой дорогой читатель, я бессовестно заболел, но именно эти первые дни явились расцветом моего диктаторства. И, властно руководя приготовлением завтрака с диктаторского ложа, я отпускал красноречивые жесты, окутанные веселящим всех шипением. Женя, наш главный повар, решил приготовить манную кашу, уверяя всех, что это быстро и питательно. Он, словно шаман, крутился вокруг «шмеля» с незакипающеи кастрюлей, отгоняя при этом мастера каши Семеныча. Волшебный примус, захлебываясь от зноя и пыли, не слушался чародейских заклинаний царского повара, пытавшегося извлечь магический огонь. И тогда я, издавая злое, голодное шипение, повелел добыть огонь древним способом, в двенадцать часов желтые языки огня слизывали кипящие капли с закопченной кастрюли, подрагивающей на бурых камнях, и наш запоздалый завтрак, переходящий в обед, наконец, настал. Медленно поднявшись с диктаторского ложа, я первый наполнил глубокую миску жирным густым супом. Обжигаясь и хлюпая, верные мне аргонавты наполняли питательной смесью спартанские желудки. Я надеялся, что горячий суп вернет мне венценосный голос и что я вновь, как райская, сладкозвучная птица, буду разливаться коварными трелями, но, к сожалению, чуда не произошло, нет, не произошло. Крутившийся вокруг очага Семеныч сообщил, что второе блюдо готово, и, не дав остыть горячим жирным ртам, мы продолжили затянувшеюся царскую трапезу. Я вновь первый наполнил диктаторскую тарелку картофельно-мясным блюдом и гордо, с несколько болезненной поступью, поднялся к ложу. Второе блюдо смогли съесть только искушенные в трапезе аргонавты, после чего главный повар Женя заявил: