Лето столетия - Виталий Орехов Страница 10

Говорить о том, где он был, запрещал секретный приказ Наркомата по военным и морским делам за номером 117-М(СС). Их всех заставили выучить его наизусть. Но одно дело – печатные буквы шифротелеграммы, другое – то, что видел своими глазами, в чём участвовал. Мозг не затуманить никакими бумагами. Очевидно, чем занимался Семёнов. Он убивал.

Что такое служить Родине? Что это значит? Дед и бабка Семёнова ещё были крепостными, они служили, их могли продать и купить, как скотину. Родители служили всю жизнь, мать в Торжке у купца, а отец – на селе. Тяжёлый низкооплачиваемый труд, изо дня в день. Вот что такое служение по-настоящему! Отец говорил, что служба – это рабство, он верил в революцию. И он первый был рад, когда его сын пошёл в Красную гвардию. Служить.

Виктору не было и восемнадцати, когда он поступил в Школу красных командиров. Как и любой сельский мальчишка, он считал, что «офицер» – значит небожитель. Годами выпестованная генетическая память заставляла преклоняться перед офицерским мундиром, внушавшим пусть невольное, но уважение. Редкие картинки из школьных книг про бравых гусар и драгун, песни про военных – всё это создавало образ военного человека, преданного слуги Отечества. Только всё это было царское, злое. Вот Красная армия – то же самое, но правильное, честное, справедливое, для всех. Но почему же тогда надо служить? Согласившись служить, Виктор пошёл на компромисс со своими убеждениями первый и последний раз в жизни. И одному Богу известно, сколько раз себя потом он за это проклинал.

Поначалу было интересно и ново. Военная наука казалась почти магией. Тактическая подготовка, механизированная армия будущего, танки, командный голос. Виктор увлечённо штудировал «Опыты Империалистической войны» тов. Иванова, брошюрку с предисловием тов. Троцкого.

Там же появились друзья, настоящие товарищи. Там же он вступил в партию большевиков, и Виктор, конечно же, поступил так по зову сердца, как отличник боевой и политической подготовки. Виктору было двадцать четыре. В двадцать пять его отправили на Восток.

Серое небо над песками Монголии и Тувы было будто обманом, в который никто не верил. Виктор приехал в гарнизон на самой границе советской власти командиром роты, а уехал командиром батальона. Он не любил вспоминать про эти годы, они казались прошлым, тем прошлым, о котором рассказывали родители, прошлым, когда не было фотографий. Но фотографии были. Семёнов хранил их в своей квартире в Москве. И иногда смотрел.

Вот его первая фотография с ротой. Узкие глаза и широкие губы монголов, которыми он командовал, среди них теряются русские лица сибиряков. Будёновки смотрятся на монголах так смешно и нелепо, хочется видеть их в подбитых ватой халатах в юртах. Они смотрят в чёрное око фотографического аппарата, многие – впервые в жизни. Это – подопечные Виктора, он гордится ими.

На другой фотографии он на коне. Приземистая монгольская порода, коротко стриженная грива. Виктор смотрит на фотографа сверху вниз. Ему ещё всё нравится, он – молодой и перспективный боец, защитник революционного Отечества на самой границе Родины. Передний край обороны, а там уж как придётся, может быть, и наступления, ведь революция не закончится одной Россией!

Третья фотография – в штабе за столом сидят офицеры. Виктор помнил запах керогазки. Лица серьёзные. После съёмки командир части Искандеров приказал уничтожить негатив, он был зол. Донесения с юга были тревожными. Донесения из Москвы – ещё тревожнее. На юге шла война отсталого Китая с милитаристами Японии. Всё казалось таким далёким, даже там, на границе с Китаем. Провалившееся Шанхайское восстание, убийство Ли Дач-жао казались только газетными штампами. Но в наркомате понимали, что всё это на самом деле не очень далеко от рубежей вверенной им Родины.

Последняя фотография мирного времени – учебная тревога. Красноармеец стоит посреди поля, пустив сигнальную ракету в воздух. Свет от ракеты поднял все части в округе, никто ещё не знал, учения это или всё по-настоящему. Кому-то хотелось одного, кому-то – другого. Виктор тогда ещё не помнил, хотел ли он мира или пепла войны. В любом случае он получил представление и об одном, и о другом.