Под шляпой моей матери - Адельхайд Дюванель Страница 10

Гастон сидел перед комодом, который смастерил скрипичный мастер, и смотрел в зеркальце. В левой руке он держал длинный светло-рыжий локон, свисавший с виска; большими тупыми ножницами он зажал волосы, дернул, затем, словно бешеными ударами клюва, откромсал локон. Он стриг себя с обеих сторон густо покрытого веснушками лица, челку, затылок, который он не мог видеть. Он был весь покрыт состриженными волосами, длинные пряди кучками лежали и на полу. Ойген не должен был узнать Гастона; Гастон должен показаться ему чужаком, и он должен говорить с Ойгеном как чужак, как будто он видит его впервые, о Дракуле, коте Ойгена — графе Дракуле, который, будь он человеком, в швейцарском телефонном справочнике должен был бы отказаться от титула граф, потому что в Швейцарии не разрешается называть себя граф или князь; графы и князья вынуждены скрываться, делать вид, что они обычные люди, такие же как Ойген, друг Гастона, который — шутки ради — говорил Дракулла вместо Дракула.

Вжик-вжик, стриг Гастон волосы. Хотя было еще светло, он зажег лампу на потолке. Граф Дракула сидел неподалеку и мурлыкая наблюдал, как пряди волос падают на пол. После того как Гастон отстриг последние оттопырившиеся волоски (использовав для этого маленькое зеркальце), он вдруг рассмеялся. Он вспомнил, как Ойген катал его по воскресеньям на своей машине; Ойгена всегда волновало это множество дорожных знаков; ему так нравилось, как тщательно было организовано движение, что предусмотрели все, дабы избежать аварий. Однажды Ойген сказал, что человечество не так уж и дурно. «Есть усердные люди, они радеют за всеобщее процветание, — объяснил он, — и поддерживают порядок». Любое ограждение, любой указатель, любое объявление восхищали его. Он едва ли не плакал, когда ему удавалось правильно истолковать знаки и без труда найти дорогу. По ночам его воодушевляли светящиеся каменные столбики по краям дороги. Как осмотрительно все спланировано! Планирование было его страстью; он был концертным агентом и в его работе еще никогда ничего не срывалось — все всегда удавалось.

Гастон встал, стряхнул состриженные волосы с халата (подарок Ойгена), взял щетку и смел горы золотисто-рыжих локонов в совок, который затем вынес. На кухне он сел за стол, налил в стакан колы и закурил; дым медленно плыл, завиваясь в маленькие воронки, вверх и вниз. Левой рукой он побарабанил по столу; это была изящная рука — настолько изящная, что едва не казалась искалеченной. Граф Дракула прыгнул ему на колени. Гастон рассматривал блестящую спину кота и его уши, которые иногда подрагивали. Медного цвета глаза Гастона казались на его длинном лице еще более круглыми. Голова мерзла. Из радио, стоящего на дровяной печи рядом с газовой плитой, звучал голос какой-то представительницы языкового меньшинства. За окном Гастон видел проходящих мимо людей, он слышал их шаги, слышал, как они говорили, но ничего не понимал. Небо выглядело темным, хотя было голубым. Внезапно Гастон узнал профиль Ойгена, чуть позже он услышал, как Ойген открыл дверь дома, прошел по коридору и открыл дверь квартиры; сейчас он войдет.