Волчьи песни - Александр Лапин Страница 10

Онегин, однако, есть с ними не садится. И водки у него, «старообрядца чёртова», нету. «С нами, нехристями, ему жрать, наверное, несподручно! – неприязненно думает Александр, с трудом глотая невкусное варево. – А мы-то ехали, думали, небось Онегин угостит жареным свиным мясцом. То-то бороденку свою теребит. В доме ни телевизора, ни радио, ни уюта».

Онегин, мысль которого скачет с предмета на предмет, так, к слову, хвастается своим, как ему кажется, верным слугой:

– Сурьезный мужик он, Митяй-то. Мои тут мужички-работнички как-то напились и забунтовали. Стали выступать. Ты, мол, кулак, мироед. Мы с тобой сейчас по-свойски поговорим. Так он, Митяй, меня оборонил. Как схватил одного за микитки. Да как шваркнул его о землю. Тут-то они его и зауважали. Сурьезный он, Митяй, мужик. Крепкий!

«Только вот кухарка из него никакая», – думает Дубравин.

Гости уважительно глядят на молчаливого охранника, а фермер уже приглашает идти смотреть хозяйство.

Но народу совсем не хочется вылезать на мороз из теплой избы. А посему собираются за Онегиным только двое. Протасов и Дубравин.

На улице холодно. Зимнее солнышко уже закатилось за лесом. Тени растягиваются, тянутся к приземистым постройкам, к окружающим лесной хутор деревьям.

Дубравин бредет следом за фермером и Протасовым в крытый скотный двор, где мирно стоят, пережевывая жухлое сено, крепкие, коричневато-красные бычки. В ноздри ему бьет ядрёный навозный дух. Сразу вспоминаются свое село, детство. Как пас телят, кормил скотину, таская на пузе корзины с силосом, убирая навоз. Эх, где вы, годы безвозвратные?! Он даже слегка взгрустнул. Но, когда вышли из духоты на чистый воздух, вздохнул с облегчением.

Потом прошлись по мехдвору. Заглянули в кладовые…

– Богатое хозяйство, – чешет затылок Протасов. – Но мы с тобою потом поговорим. Надо мне с народом пообщаться.

Вернулись в избу, где оставшиеся развлекаются, как могут. Играют в дурака.

Тут же, за обеденным столом, Владимир и излагает то, зачем, собственно говоря, и потянул он своих соратников в глубь ярославских лесов.

– Я написал Владику Хромцову письмо, – нервничая и сбиваясь, начал он. – Сообщил, что я выставляю свою кандидатуру на выборах в главные редактора. Почему я хочу стать главным? Потому, что мы корячимся, работаем, строим издательский дом, развиваем региональную сеть. Бьемся насмерть за бумагу, цену за печать. Боремся за выживание газеты. Открываем новые проекты, а в редакции в это время все по старинке. Ничего не происходит…

– Тишь, гладь и божья благодать, – замечает Володя Слонов.

И все, дружно соглашаясь, кивают головами.

– Никто особо не зарабатывается, – продолжает свою «филиппику» Протасов. – Проедают тот капитал, который был наработан предыдущими поколениями журналистов. Если не сумеем перестроить газету, то никакие наши потуги на то, чтобы быть изданием номер один на постсоветском пространстве, ни к чему не приведут. А Хромцов то ли устал, то ли сдулся. Сидит тихо. Никаких идей не генерирует. Ничего-то ему вроде как и не надо. Разве это позиция главного редактора? Об этом я ему и написал! Газету надо перевести из большого формата в меньший. Потому, что в наши времена большинство людей читают не дома, лежа на диване, а где придется. В автобусе, в метро, на работе…

Дубравин внимательно слушает Протасова и вспоминает:

«Действительно, Хромцов даже на семинаре регионалов, куда он приезжал недавно, активности не проявил. Заперся у себя в номере. И сидел там, бухал. За все время только раз спустился в бар…»

– Я уважаю Хромцова как человека, – продолжает Владимир. – Но дальше так продолжаться не может…

– Володь! Мы все давно понимаем, – замечает Андрей Паратов, – но есть одна проблема. Она в том, что народ нас боится. Поговаривают, придут к власти коммерсанты…

– Да, хватит одно и то же долдонить! Я думаю, они уже привыкли! – Протасов вспылил и переходит на крик.

«Да, Володя, бесспорно, выдающийся человек, – думает Дубравин. – Но его вспыльчивость, резкость в оценках, колючесть могут выйти ему боком. И не только ему, но и всем нам».

Задушевный разговор не получается.

Протасов, изложив свою позицию, посчитал дело сделанным. Но все прибывшие с ним вместе не получили главного – подтверждения его лояльности к их группе. Обещаний на будущее.

Он был уже далеко от них. Там, в мечтах.

А они думают о своем. При главном редакторе Протасове их будущее кажется им весьма туманным.

Впервые за эти годы команда начинает сомневаться в своем лидере.

* * *

Спать разместились на полатях. Улеглись рядком.

Дубравин долго не может уснуть, разглядывая дощатый потолок. Потом все как-то плывет, качается. И вот он уже в санях. Потом они переворачиваются. Он тонет, захлебывается в болотной жиже. На берегу фермер Онегин. Ласковый такой, все подступает к нему. С ножом в руке. И так ласково протягивает на ноже кусок жареного мяса. И вдруг фермер превращается в Протасова. И что-то кричит ему, протягивая вперед окровавленные руки. Он прислушивается. Пытается понять, но смысл уплывает, уходит…

Дубравин просыпается от боли в желудке. «Чертов охранник с его похлебкой!» – тоскливо думает он. От нестерпимой, все растущей боли он весь сгибается калачиком и, прижав ладони рук к животу, долго-долго лежит в темноте, стараясь не застонать и не разбудить спящих.

Тишина в избе только изредка нарушается шорохом крадущихся мышей.