Создатель - Гарри Беар Страница 10

Единственным реальным достижением Заревича была дружба с Иваном Евгеньевичем Шупкиным, который какое-то время работал под началом Заревича в местной школе и сохранил о нем неплохие воспоминания. Этот факт биографии Оподельдока знала в Юнике каждая собака, ибо к месту и не к месту маразматик сообщал его "урби ет орби". Причем всякий раз намеком прибавлялось, что, быть может, без дружбы с Заревичем Иван Шупкин и не перешагнул бы границы данного городка, что только дружеская поддержка Оподельдока и двинула могучий талант к вершине роскомресповской литературы! Студенты зевали на лекциях Заревича, но охотно верили в причастность старика к величию Иоанна, так как это возвышало и их самих, сдававших Оподельдоку бесконечные экзамены, отчеты и зачеты. Вот и сейчас, сосчитав присутствовавших студентов и занеся их количество в какой-то блокнотик, профессор Заревич с трудом оседлал высокую кафедру и бессовестно предался воспоминаниям о своих с Шупкиным прогулках и умных при этом беседах.

– Итак, товарищи… М-да! Однажды, беспечно гуляя по нашей городской аллее имени Проморгавших Дело Идиотов, размышляя о судьбе нашей великой державы, которая… М-да! Так вот, гуляя по аллее каких-то Идиотов и беседуя о… О чем бишь я рёк? Рёк – это древнерусское слово и оно означает «возвышенно сказал»… М-да… О чем я говорил?

– О Шупкине! – торовато подсказал кто-то с места.

– Ах да! – Заревич поймал ускользавшую мысль. – Вдруг я увидел неторопливо идущего по аллее идиота, тьфу! по аллее Идиотов… о чем бишь я? Да-да! именно – идущего гения российской словесности Ивана Евгеньича Шупкина: для меня тогда просто Ваню…

– Ха-ха! – раздалось вдруг в тихой аудитории. – Щупкин какой-то! Вот уж фамилия! Еще бы Щупов…

– Кто это? Кто сказал? – студенты оглядывались назад, где сидел Гарри со товарищи. – Как он посмел… – Круговцы тоже оторопели.

– Кто смеет смеяться над Иоанном Шупкиным? – начал, но не кончил Заревич. Аудитория замерла. – Кто это?

– Это я, старик, – спокойно сказал Гарри с места.

– Кто я? Фамилия? – Заревич, нацепив очки, стал вглядываться в задние ряды.

– Это Наркизов из ФЛ-325,– бойко настучал с места студент Рабосимов.

– Какой такой Нарписов? Я не помню такого студента! – Заревич начинал беспокоиться, опасаясь подвоха.

– Я здесь, старик! – Гарри встал и даже вышел в проход зала.

– Вот он какой? – удивился Заревич. – Извольте обращаться ко мне по имени-отчеству!

– По какому отчеству? – поинтересовался создатель. Моча и Шут растерянно переглянулись.

– Как! Вы не знаете?! – профессор опешил. – Ну, знаете: он не знает!

– Сами ничего не знаете! – бодро ответствовал на вражескую вылазку Гарри. – Болтаете какую-то нелепицу! Щуповы какие-то…

– Оподельдок Иваныч! – тихо шипел создателю Славик. – Зовут его Оподельдок Иваныч…

Как? – отнесся к Лассалю Наркизов. – Оподельдок Подтелкович? – В зале засмеялись, скандал начинал всех забавлять.

– Прекратить! – не выдержал Чумкин. – Наркизов, прекрати! ОХРу вызовем!

– Как? – Заревич, задохнувшись от обиды, соскочил с кафедры и сронил свои японские очки. – Непонятно, какой такой Нарписов, да еще…

– Известно, тот самый! – пояснил создатель.

– Какой тот самый? – взвился Заревич. – Отчислить за прогулы, и все! Так оскорбить заслуженного профессора…

– Какой ты заслуженный? Кто тебя знает, – буркнул Наркизов больше для своих круговцев, но Заревич его услышал.

– Вон отсюда, Нарписов, вон!

– Не хамите, профессор, – создатель, впрочем, пожал плечами и уверенно направился к выходу.

– Покиньте аудиторию немедленно! А не то…

– А что не то? – притормозил было Гарри.

– Не то… я сам уйду, – сбавил накал Заревич, все еще не могший прийти в себя.

– Прощай, Иван Оподельдокович! Возможно, мы скоро встретимся, – Наркизов открыл дверь аудитории.

– На мои лекции больше не ходите, – взвизгнул Заревич.

– Слава те, господи! – создатель вышел, громко хлопнув дверьми.

Инцидент вызвал оживленные споры. Не смущаясь профессора, студенты дискутировали вопрос, сколько дней продержится в вузе этот Наркизов. Знаменитый поэт-морданист Фавн Подзипа, присутствовавший в аудитории, уже строчил свое новое произведение "Опущенный профессор", не приняв участие в беседах. Шерстова торопливо нашептывала что-то на ушко своей подруге Ане Васильчиковой, которая появилась в Юнике так же недавно. Доберманова издали грозила Лассалю, хотя он был совершенно ни при чем здесь. Активисты Чумкин и Гадисимов составляли план доноса на Гарри для ректора Титоренко. Под шумок и говорок Шутягин и Мачилов осторожно выползли в коридор, но Наркизова там не обнаружили.

– Он что, пьяный был? – пришедший в себя Заревич обратился к студентам. Те неохотно заглохли. – Я вас спрашиваю?

– Он не был пьян! – заверил его Чумкин. – Он враг страны и народа…

– Да, Чумкин? А кто староста его группы?

– Видите, Оподельдок… – Люсиль встала и начала объясняться.

– Та, что я вижу! – ожил Заревич. – И это есть верная младокрасоловка Доберманова! Девушка, которую я всегда ставил в пример. И это она…

– Я же только староста! – защищалась Люсиль. – И потом, этот…

– Молчать! – взвыл опущенный профессор, вспомнив былую эпоху, когда свободолюбивых студентов можно было легко пересаживать с университетских скамей на несколько иные… Ту эпоху, которая и сделала из глуповатого мальчишки из соседнего поселка Нижние Портки известного и заслуженного в пределах Пронской губернии человека… Ту эпоху, которая уже уходила, но еще цеплялась такими погаными, как Оподельдок, корешками… – Ты, Доберманова, распустила свою группу, вот что!

– Он болен! – вдруг ляпнул с места хитроумный Лассаль. – Я вчера Наркизова в поликлинике видел.

– Не волнуйтесь, Оподельдок Иваныч! У Гарри не все дома, – добавила Шерстова. Многие студенты повернулись к ней, чтоб лишний раз взглянуть на красавицу третьего курса.

– Да? – смилостивился вдруг Заревич. – Ладно уж, Вашу мать… Но Якову Васильевичу я доложу. И вы, Доберманова, напишите… что-нибудь!

– Мы лекцию слушать хотим, – вякнул с места редактор студенческого журнала "Рыжий пар", прозаик Виктор Плиев, которому часто приходилось мирить интересы морданистов, пачкавших своими творениями страницы университетского журнала, с мнением университетского Начальства, которое не всегда одобряла всякие там "манифесты свободного духа" и стишата в духе Ронсара и раннего Маяковского. – Лекцию, Оподельдок Иваныч!

– Лекцию! – Заревичу, впрочем, стало приятно. – Лекцию вам, сукиным…

Конец первой полпары получился скомканным. Вместо разговора о прибаутках, которые Заревич за лето успел выведать у народа, Оподельдок ударился в рассуждения о былых годах Большого Пути роскомресповского плебса. Студенты слушали с видом некоторой оппозиции, но в принципе им было все "сугубо фиолетово" (Плиев). Прогремевший звонок не дал Заревичу досказать свою мысль о главном… Студенты потянулись курить, а девчата, ясен бубен, остались перемалывать произошедшее.