16 наслаждений - Роберт Хелленга Страница 10

– Тогда что вы здесь делаете?

– Я думала, что могу помочь.

– Si, si. Un angelo di fango? [44]

Ангел слякоти? Я не имела ни малейшего представления, о чем он говорил.

– Конечно, – продолжил он, – вы можете остановиться у меня. – В моей квартире полно пострадавших от наводнения с нижних этажей, но еще один человек не проблема. Нет электричества, не работает водопровод, нет отопления (я слышала этот длинный список много раз на протяжении нескольких последующих дней), но сухо.

– Нет, нет, я не могу. Я лучше поеду в Фьезоле.

– Вы говорите уверенно, – сказал он, – как женщина, которая уже приняла решение.

– Вы очень добры. Но я думаю, так будет лучше.

– Magari. [45]

Magari. Одно из тех непереводимых слов, которые иногда заслуживают целой главы в книгах об Италии.

Я чувствовала, что водитель уже закручивает хомуты и вскоре мы будем готовы ехать. Таинственный незнакомец, как я думала о нем, предложил нам сигареты. Таинственный незнакомец с зеленым зонтом. Водитель взял сигарету, я отказалась.

– Arrivederla. [46]

– Piacere. [47]

Я закрыла окно и закуталась в пальто. Водитель курил свою сигарету.

– Вы американка, да?

– Si.

– Я так и подумал, что вы американка, но вы хорошо говорите по-итальянски.

– Grazie. [48]

– Prego. [49]Знаете, что я думаю, если позволите?

– Говорите.

– Он хороший человек, molto gentile. [50]– Я наклонилась вперед в темноте, чтобы услышать, что он собирался сказать. – Но вы правильно поступили, оберегли себя от кучи неприятностей. – Я откинулась назад.

Конечно, я поступила правильно. Я не могла пойти с ним. Но я оценила приглашение, и на самом деле этот случай вызвал у меня приятное чувство, как шанс погреться возле уютного камина, прежде чем идти спать.

* * *

Пансион Медичи действительно не был дешевым, но он был более чем комфортабельным: двойная кровать, огромный шкаф, персональная ванная с биде и вид на город. Утро следующего дня выдалось ясным и чистым. Из окна я могла видеть прямо перед собой Виа Фиесолана, где жили бабушка и дедушка Клаудии, недалеко от мрачного протестантского кладбища на площади Донателло, последнего пристанища Элизабет Барретт Браунинг [51]и еще одного поэта по имени Клаф. [52]К восьми часам я упаковала вещи, но мне не хотелось покидать эту прекрасную комнату, чтобы поменять ее на…? Перспектива навестить друзей, которых я не видела и не слышала (по собственной вине) уже десять лет, пугала меня больше, чем я ожидала. Я представляла их: замужем за незнакомыми мне людьми, живут в маленьких квартирках, полных детей и собак. Я на время отодвинула эти образы в сторону и приказала себе не волноваться. Ведь у меня был обратный билет, я всегда могла уехать домой, так что рано переживать. Но я думаю, проблема была именно в этом: я всегда могла уехать домой. «Дом – это место, где тебя всегда примут, если тебе надо туда вернуться», – мама часто цитировала эту фразу. Почему-то ей нравилась эта идея. Но тут было также и что-то тревожащее.

Я удивилась, обнаружив, что на завтраке полно американцев. Отказавшись от приглашения сесть за большой шумный стол, я в одиночестве заняла маленький столик, где могла наслаждаться видом и говорить исключительно по-итальянски с синьориной, которая принесла мне кофе латте, [53]сладкое масло, абрикосовое варенье и два кусочка вчерашнего пане-тоскано. [54]Свою инстинктивную антипатию к американским туристам я переняла от мамы. Но прислушавшись к их разговорам, я поняла, что меня окружают совсем не туристы, а даже хуже – «бывалые флорентийцы». Старые солдаты, которые счастливы опять быть в упряжке, и которые обмениваются наблюдениями о наводнении, бравируя своим знанием города и его истории перед восхищенными подчиненными – вечными студентами, серьезными молодыми людьми лет двадцати. Как и я, они явились во Флоренцию, чтобы предложить свою помощь. Как и у меня, у каждого из них, без всякого сомнения, была также личная причина приехать сюда. Почему я всегда так быстро готова судить других?

Я оставила ключ от своей комнаты на стойке при входе и вышла на улицу, где было достаточно свежо. Холодный и солнечный день, как в ноябре на Среднем Западе. При входе ждал лимузин, чтобы стремительно увезти какого-то высокопоставленного чиновника; люди менее значительные спешили на автобус номер семь, который стоял около пиццерии. Я не стала торопиться, и автобус ушел без меня. Я позволила ему уехать, решив при этом полностью отдаться сегодняшнему дню и посвятить день себе самой. Один день без всяких планов, чтобы день шел за мной по пятам, как говорил папа, чтобы посмотреть на политические плакаты, которые остались висеть с прошлых выборов: коммунистические, социалистические, христианских демократов; а еще, поглазеть на цветные афиши цирка, которых было три вида: слоны, белые медведи пьют Молоко из стаканов, сидя на велосипедах, молодая гимнастка летит в воздухе и протягивает руки навстречу паре мускулистых рук, простирающихся к ней откуда-то сверху. Теоретически я считала себя экзистенциалистом, создателем смысла и ценностей, но в реальности, конечно же, я была искателем. Я не могла не читать мир как книгу знаков: кадет, удаляющиеся огни поезда, американки, светящееся лицо мужчины с зонтом, а теперь еще цирковые плакаты. Кто подхватит меня, совершающую прыжок сквозь пространство?

Я вскоре обнаружила, что иду не в сторону Флоренции, а в сторону Монте-Чечери и Сеттиньяно, которые, как и Фьезоле, находятся на одном их холмов, окружающих город. Человек всегда куда-то идет, даже если он Просто позволяет ногам нести себя без всякой цели. Мы с мамой часто так бродили. Может быть, я пошла в этом направлении потому, что думала о маме, или я думала о маме потому, что пошла в этом направлении?

Я остановилась около Каза дель Пополо, – одного из баров, спонсируемых коммунистической партией, – выпить капучино, как мы часто делали с мамой H два года до того, как она заболела. Но, видимо, рак, который убил ее, уже делал свое дело, во время тех наших прогулок – с каждой затяжкой сигареты. Сильные французские сигареты без фильтра. Она курила В баре, курила на ходу, и я возмущалась, хотя мне нравился запах сигаретного дыма на свежем воздухе, словно запах горящих осенних листьев.