Для любовников и воров - Педро Сарралуки Страница 10

Я пошел на кухню и включил кофеварку. Пако налил себе чашку кофе и выпил его, не добавляя ни молока, ни сахара. Он сказал мне, чтобы я подавал обильный завтрак в столовую и был готов обслуживать просыпающихся гостей. Я достал масло, джем, сыр и колбасы. Я сделал тосты и намазал некоторые из них томатной пастой, а другие завернул в салфетку и положил в хлебницу. Потом я приготовил апельсиновый сок и поставил в центр стола большую глиняную миску с фруктами. Однако первого появившегося гостя все это нисколько не интересовало.

Антон Аррьяга вошел через главную дверь, которая вела из сада. Я притворился, будто не замечаю его присутствия, но наблюдал за ним краем глаза. Он подошел к мини-бару, налил себе стакан виски и выпил его залпом. Потом, бросив обеспокоенный взгляд в мою сторону, Антон поставил стакан на полку, как будто он остался там с прошлого вечера. Только после этого он кашлянул, чтобы привлечь мое внимание, и направился ко мне, отряхивая пиджак. Можно было подумать, что он только что вернулся с бодрой прогулки по окрестностям и теперь смахивал с себя травинки.

Он сел за стол и с полным равнодушием посмотрел на все, что я приготовил. Наконец, остановив свой выбор на том, что, по-видимому, казалось ему наиболее удобоваримым, Антон взял одну виноградину и положил ее в рот. Он тщательно разжевал ее, сначала на одной, а потом на другой стороне зубов, чтобы перебить запах виски, и с усилием проглотил ее, как огромное витаминное драже. На его лице выразилось удовлетворение и в то же время некоторое замешательство.

– Долорес просит кофе, – сказал он мне, – она не может подняться, пока ей его не принесут.

Я предложил свои услуги. Пока я готовил поднос, Антон обнаружил на столе свежие газеты, каждый день привозимые Фаруком из города. Он взял одну из них и принялся читать.

В домике для гостей стояла гробовая тишина. Я хотел оставить поднос на одном из письменных столов, но услышал слабый голос Долорес, которая звала своего мужа. Я отозвался, сказав, что принес ей кофе, и заглянул в темную комнату. Мои глаза не привыкли еще к темноте, и я видел только очертания мебели. Долорес попросила, чтобы я поставил поднос на свободную половину кровати. Я осторожно подошел, нащупал кровать рукой и поставил на нее завтрак. Затем, по-прежнему погруженный в свои размышления, я приоткрыл ставни. Повернувшись к Долорес, я увидел, что она сидит с обнаженной грудью. Меня охватила паника, но я не сдвинулся с места. Она тоже не пошевелилась и даже не попыталась прикрыться. Я собирался пробормотать извинение, когда заметил, что у Долорес были распухшие веки и покрасневшие глаза. Она плакала.

– Есть вещи, которые тебе не следует видеть, – сказала она мне, – уходи, прошу тебя.

Я не должен был открывать окно. Сделав это, я проник в грусть, таившуюся от посторонних глаз. Для этой женщины грусть была чем-то постыдным, грязью души, скрываемой от других, разрушавшей тот образ, который она представляла миру. Я вышел оттуда в таком потрясении, что почувствовал непреодолимую потребность забыть все случившееся.

Пако и Антон разговаривали, сидя за столом. Издатель налегал на завтрак, а Антон рассуждал по поводу новостей. Я ушел на кухню, горя желанием взяться за работу. Я вытащил из холодильника креветок и пару домашних куриц и стал готовить томатный соус, приправив его душицей, тимьяном и лавровым листом. Потом, чтобы перебить беспорядочную смесь запахов, я измельчил чеснок, миндаль и лесной орех и замочил их в выдержанном вине и водке. Стараясь избавиться от какой-то навязчивой мысли, я понюхал подушечки пальцев, как всегда делал издатель. Мой отец всегда говорил, что нужно трогать еду руками, ласкать ее, обращаться с ней с уважением. Однажды он взял меня с собой на охоту. Мы проходили через рощу только что зацветших миндальных деревьев. Их запах был таким сильным, что опьянял, как наркотик. Из кустов выпрыгнул кролик, и отец уложил его одним выстрелом. «Здесь есть все необходимое для хорошего блюда, – сказал он мне. – Природа – роскошный стол, накрытый для нас. Но этот стол еще сырой и живой. Ты должен научиться готовить еду, но никогда не забывай, откуда берется тот материал, с которым ты работаешь. Когда ты кладешь что-нибудь в кастрюлю, делай это с должной учтивостью».

В этот момент со второго этажа спустился Умберто с лицом отлично выспавшегося человека и тщательно начесанными на лысину волосами. Они лежали отдельными жидкими прядями, и в них были видны бороздки, оставленные зубцами расчески. Он внимательно посмотрел на лежавшие газеты, но, конечно же, захотел именно ту, которую читал Антон. Я подумал, что он оставил Полин под утро, для того чтобы тайком вернуться в свою комнату. Я не понимал, почему этот человек скрывал то, что для любого другого, и в особенности для него самого, должно быть предметом гордости.

Вскоре после этого появились Исабель Тогорес и Фабио Комалада. Я поспешил приготовить кофе и выжать еще апельсинового сока. Когда окончательно рассвело, за столом стало заметно оживление.

– Как здорово! – воскликнула Исабель, охваченная одним из тех редких порывов радости, которые были как цветы среди репейника ее неизменного цинизма. – Только в деревне можно завтракать запахом еды. Сколько очарования в одном лишь предвкушении! А в городе все делается на скорую руку, даже романы.

Это последнее замечание было вполне в ее стиле. Исабель почувствовала, что чересчур увлеклась, и решила этим высказыванием умерить свой собственный восторг. Никто не упрекнул ее за слишком смелый выпад против литературной импровизации, но ей было все равно. У нее хватало чувства юмора.

Только Долорес и Полин еще не вышли из своих комнат. Издатель благодушно посмотрел на всех собравшихся. Так отец смотрит на своих выросших детей и думает, что быть стариком – вовсе не ужасно. Я знал, что этот вид был наигранным. У Пако не было ни малейшего отцовского чувства по отношению к своим писателям. Он часто называл их – хрипло шепча мне на ухо – образованными хищниками.

– Надеюсь, вы хорошо отдохнули, – сказал он. – Весна проникает в кровь, сгущает ее и заставляет нас медленнее думать. Но я уверен, что скоро ваше недоразумение прояснится.

Я спросил себя, как может «проясниться недоразумение». Возможно, это означало писать истории, выдумывать причины и следствия, раскрывать их шаг за шагом (как маг-шарлатан, желающий только того, чтобы его не разоблачили), изо всех сил стараться опередить читателей и тем самым их удивить. К этому времени я уже разделал обе курицы. Приправив их солью и перцем, я стал обваливать их в муке, чтобы потом поджарить на сковородке.

– Думаю, что да, – послышался голос Умберто Арденио Росалеса. – Я уже знаю, о чем будет мой рассказ. Более или менее. Это будет история о случайностях и совпадениях. Вечерний город. Человек дома один. Допустим, он журналист. Это не совсем безупречный и не слишком везучий человек: он часто играет, за ним имеются делишки, за которые, возможно, ему когда-нибудь придется расплачиваться. Он выдумывал ложные новости и за деньги замалчивал их. В общем, что-то в этом роде. На его счету много неблаговидных дел. Он с горечью думает, что все было впустую, что все сделки с совестью помогли ему лишь кое-как сводить концы с концами. Зачем продаваться, если судьба против тебя? Вдруг раздается звонок телефона. Он звучит очень настойчиво, тревожно. Человек никак не решается ответить. Он знает, что должен это сделать, потому что скорее всего звонят из газеты, но его охватывает необъяснимая паника. Есть что-то странное в той настойчивости, с какой звонит телефон.