Дочь хранителя тайны - Ким Эдвардс Страница 10

Нора открыла глаза. Небо за окном предрассветно бледнело, но луна еще висела над деревьями, заливая комнату призрачным светом. Норе снился сон: она искала что-то на замерзшей земле, что-то безнадежно потерянное. Лезвия травы, острые и колючие, клонились от ее прикосновений, оставляя на коже крохотные порезы. Проснувшись, Нора в минутном замешательстве поднесла ладони к лицу, но они были нетронуты, ногти аккуратно подпилены и отполированы.

Рядом, в кроватке, плакал ее сын. Одним плавным, скорее инстинктивным, чем осознанным движением Нора взяла его к себе в постель. Арктически белые простыни возле нее отдавали холодом: пока она спала, Дэвида вызвали в клинику. Нора приткнула ребенка в теплую выемку своего тела, распахнула ночную рубашку. Крохотные пальчики крылышками мотылька прошлись по набухшим грудям, ротик приник к соску. Моментальная острая боль тут же стихла, излившись молоком. Нора гладила тонкие волосы сына, его хрупкий череп. Да, в человеческом теле скрыта просто поразительная сила. Ладошки замерли, успокоились – маленькие звездочки на фоне темных кругов вокруг ее сосков.

Нора закрыла глаза, качаясь на волнах дремы, между сном и бодрствованием. Глубоко внутри нее открылся источник. Молоко текло свободным потоком, и Нора непостижимым образом ощутила себя рекой или, быть может, ветром, обнимающим абсолютно все: нарциссы на туалетном столике, нежную траву, безмолвно растущую во дворе, новые листочки на деревьях, настойчиво проклевывающиеся из почек. Мелкий жемчуг крошечных белых личинок, прячущихся в земле и превращающихся в гусениц, пядениц, пчел. Птиц, громко кричащих в полете. Все это принадлежало ей. Пол стиснул у подбородка маленькие кулачки. Он сосал, ритмично напрягая щеки. Вокруг тихо пела вселенная, безупречная и требовательная.

Сердце Норы переполнялось любовью, всеобъемлющим счастьем и печалью.

В отличие от Дэвида, она поначалу не плакала о дочери. Задохнулась при родах, объяснил он со слезами, блестевшими в однодневной щетине. Маленькая девочка, не сделавшая ни единого вдоха. Пол лежал у нее на руках, Нора смотрела на сына: крошечное личико, безмятежное и сморщенное, полосатый вязаный чепчик, младенческие пальчики, розовые, нежные. Малюсенькие ноготки, еще мягкие, прозрачные, как луна днем. Дэвид говорил, но его слова по-настоящему не доходили до Норы. Та ночь помнилась сначала отчетливо, а затем очень смутно: снег повсюду, бесконечная дорога в больницу, пустынные улицы, остановки у каждого светофора и чудовищные, сокрушительные, как цунами, потуги. А позже и вовсе разрозненные, странные воспоминания: непривычная тишина больницы, приятное тепло изношенной голубой ткани. Холод смотрового стола, полоснувший по голой спине. Блеск золотых часиков Каролины Джил всякий раз, когда та подносила к ее лицу маску с наркозом. Затем Нора очнулась. Пол лежал у нее в руках, Дэвид стоял рядом и плакал. Она поглядела на него озадаченно, с отстраненным любопытством: действовали лекарства, пережитые роды, гормональный выброс. Еще один ребенок? Мертворожденный? Как это? Нора помнила возобновление схваток и страх в голосе Дэвида, выступивший над его спокойствием, точно камень над водным потоком. Но младенец у нее на руках был здоров и прекрасен чего же еще желать? Ну-ну, все хорошо, сказала она Дэвиду, поглаживая его по руке, все хорошо.

Лишь на следующий день, когда они осторожно ступили через порог больницы навстречу промозглой сырости, она наконец осознала всю тяжесть потери. Синели ранние сумерки, пахло талым снегом и мокрой землей. За голыми, мерзлыми ветвями платанов висело белесое, зернистое небо. Нора несла сына, почти невесомого, не тяжелее кошки, – и удивлялась тому, что везет домой совершенно нового человека. Она с такой любовью обставляла его комнату, купила красивую кленовую кроватку и столик, наклеила обои с мишками, сшила занавески и лоскутное одеяло – стежок за стежком. Казалось бы, все готово, ее новорожденный сын с ней, – и все же на выходе она остановилась между двумя бетонными, сужающимися кверху колоннами, не в силах идти дальше.

– Дэвид, – окликнула она.

Тот обернулся: бледный, темноволосый, на фоне неба похожий на деревце.

– Что, дорогая?

– Я хочу ее увидеть, – едва ли не шепотом отозвалась она, но в тишине автомобильной стоянки ее голос прозвучал властно. – Один раз. Пока мы не уехали. Мне это очень нужно.

Дэвид сунул руки в карманы и уставился в землю. Целый день с волнообразной черепицы крыши падали сосульки; обломки валялись вокруг крыльца.

– Нора, – тихо сказал он, – пожалуйста, поедем домой. У нас с тобой чудный мальчик.

– Конечно, – кивнула она. Стоял 1964 год, он был ее мужем, и она всегда во всем ему подчинялась. А тут не могла сдвинуться с места: ей казалось, что она оставляет в больнице частичку себя. – Все равно, Дэвид… Только на минуточку. Почему нельзя?

Они встретились взглядами, и от тоски на его лице глаза ее вмиг налились слезами.

– Потому что она уже не здесь. – В голосе Дэвида звучала неприкрытая боль. – У Бентли на ферме, в Вудфордском округе, есть семейное кладбище. Я попросил его забрать девочку. Мы съездим туда позже, весной. Нора, милая, прошу тебя. Ты разбиваешь мне сердце.

Она закрыла глаза. При мысли о том, что ее плоть и кровь, ее новорожденную дочь опускают в холодную мартовскую землю, из Норы словно вытекла жизнь. Остались лишь руки, державшие Пола, а остальное будто растаяло, и ей почудилось, что сейчас она вместе со снегом исчезнет в канаве. Дэвид прав, подумала она, лучше ничего об этом не знать. Он поднялся на крыльцо и обнял ее за плечи, она кивнула, и в блекнущем свете они побрели по пустой стоянке. Он прочно закрепил переносную люльку на заднем сиденье, с осторожной педантичностью довел машину до дома. Они внесли Пола на парадное крыльцо, затем в холл; переложили его, спящего, в кроватку в детской. Благодарная мужу за заботу, Нора немного успокоилась и больше не заводила речь о своем желании увидеть дочь.