"Диагноз" и другие новеллы - Юстейн Гордер Страница 10

БЫСТРЫМ ШАГОМ ЕННИ ВХОДИТ в кафе Реймерса. Как любой другой послеобеденный клиент. Единственное, что её отличает от обычной жаждущей кофе конторщицы, возвращающейся домой после работы, — это белый дамский чемоданчик, который она осторожно помещает под столиком, прежде чем подойти к стойке — сделать свой заказ.

Она даже не запоздалая пасхальная туристка по дороге домой с каникул. Слишком выразительна бледность её лица! В лучшем случае она могла сойти за бедную посменную работницу, нанятую на время пасхальных каникул. А могла, например, ехать по трассе во Флесланн после недельного путешествия на Родос, о котором можно только мечтать. Но никто, никто не может догадаться, что она — больная раком, инженер-химик, — на пути в Осло, чтобы умереть.

— Кофе… круглую французскую булочку с креветками. И пасхальную булочку.

— За каким столиком вы сидите?

Енни и прежде бывала у Реймерса — несколько сот раз. Но на этот раз она забыла посмотреть номер столика. Она побежала обратно, а потом снова к стойке.

— Тринадцатый…

— Двадцать две кроны. За вашим столиком булочки подают с кофе…

«Тринадцать», — подумала Енни.

Само собой разумеется, она и должна была сесть за столик № 13. Да и родилась она 1-го марта. 1/3 1947. Никогда раньше она об этом не думала. О том, что дата её рождения составляет число тринадцать.

Будь она здорова, её бы позабавило это маленькое совпадение, если бы она, конечно, обратила на него внимание. Теперь же эта случайность испугала её. Теперь её словно пронзил луч страха.

Она порылась в сумочке в поисках пачки сигарет, выудила её оттуда и закурила.

Кто-то оставил на столике газету. Енни бросила взгляд на щеголеватую цветную фотографию пасхально-загорелой парочки в красных колпачках и тёмных очках на фоне солнца и снега перед штабелями лыжных палок.

«Пасха, о которой можно только мечтать… Пасхальные каникулы, отмеченные летней температурой над большей частью территории страны…»

Вторник, 5 апреля 1983 года. Енни, глубоко затянувшись сигаретой, снова принялась считать. Тридцать шесть дней прошло с того дня, как ей исполнилось тридцать шесть лет…

Енни не была суеверна, это всего лишь нервы. Казалось, словно теперь она стала центром мира словно все события сконцентрировались вокруг неё и обрели смысл в свете её болезни… Принесли кофе. Енни отодвинула газету в сторону. Она погасила сигарету и съела креветку. Затем поставила блюдо с булочками на снимок из Финсе [39]и снова закурила.

Она не справлялась с едой. Одной креветки было более чем достаточно. Ей была невыносима мысль о том, что клейкие креветки с майонезом пройдут через её больной раком желудок. К кофе она тоже не притронулась. Он был таким чёрным и отвратительным. Енни вспомнила, как спросила врача, связано ли в её случае заболевание раком с факторами окружающей среды — например, это может быть работа с химикалиями в лаборатории. На этот вопрос он ответил уклончиво, но и, пожалуй, утвердительно.

Будь проклята эта работа! Хотя какое это имеет теперь значение? Ведь смерть нечто большее, нежели политический скандал. Раньше или позже она всё равно умрёт. Просто раньше она об этом не думала А теперь мысль о смерти ударила её, как полный абсурд. Мысль о том, что люди должны умирать…

ЕННИ НЕ В СИЛАХ БЫЛА видеть ни пасхальную романтику, ни креветок, ни кофе. Она не в силах была даже думать.

Она огляделась в зале, битком набитом спешащими людьми. И увидела теперь то, на что никогда прежде не обращала внимания. Она открыла для себя всех этих людей в кафе. И теперь видела их с такой молниеносной остротой, выхватывая взглядом одного за другим.

Казалось, будто она знала каждого — узнавала его. Словно они были членами её собственной семьи. Словно были той же самой плоти и крови, что и она сама.

Ближние…

Каждое лицо говорило само за себя, рассказывало свою историю.

«Бедные люди, — думала Енни. — Они переживут меня, но жить они не будут».

Она почувствовала, как в ней начинает расти своего рода гордость. Одновременно она испытывала сострадание ко всем людям, да, ко всей жизни вообще.

— Енни!

В ней что-то дрогнуло. Внезапно её вырвали из потока непривычных мыслей…

— Ха-ха! Как давно мы не виделись! Как ты провела Пасху?

Атака велась из-за угла! Это была её подруга из Сёрейде. Чертовски по-пасхальному загорелая. С тёмными очками в светлых волосах.

Ещё одна случайность…

— Ты была дома?

Сири села за столик и положила ладонь на её руку. На запястье сверкал золотой браслет.

— Да… в этом году я осталась дома…

— Но у тебя ведь тоже были каникулы, да?

— Ну да, а у тебя?

— Мы ездили в Финсе. Вернулись вчера. Я и Рагнхильд. Мы… Мы, вообще-то, большей частью жили в её хижине…

— В её хижине?..

— Я знала, что ты задашь этот вопрос.

— О чём же? Разве я о чём-то спросила?

— Ты что совсем скисла, Енни? Почему ты вообще осталась дома?

— Ты сказала, что большей частью жила в хижине у Рагнхильд.

— О да, это правда. Нет, но потом мы, стало быть, встретили одного лектора и одного врача…

Сири подняла глаза к небу.

— А они-то жили в гигантской хижине… с сауной, понимаешь… и всем прочим. Так что мы пожили немного и там.

— Значит, у тебя вышло пасхальное приключение?

— Енни! Ты что, нездорова?

— Я…

— Забудь об этом… Горожане кажутся такими бледными, когда спускаешься с гор. Но это проходит… Послушай, несколько дней там было так тепло, что мы загорали в одних трусиках от купального костюма. Посмотри!

Она только что не вывернула на себе весь свитер наизнанку.

«Золото и блеск!» — подумала Енни. Внезапно она поняла, что означает слово «тщеславие». Со времён гимназии она помнила, что в каком-то старинном стихотворении слово это часто употреблялось вместе со словом «преходящее». О, тщеславие! О, преходящее! [40]Слова-близнецы. Разве это не две стороны одной медали?

«Пасхальный секс», — подумала Енни.